Ну чего, самурайско-сакурным ветерком повеяло откуда-то с востока

Вот мой веер, нет новее.
Жизни мчит меня конвейер.
Надо б взять слегка правее,
Но конвейер есть конвейер.
Я на острове Хонсю,
С гейшей встретиться хочу,
И чтобы гейша плакала
Под цветущей сакурой.
Плачет гейша:
"Где ж ты, Геша?
Я вот-вот себя повешу.
Харакири не по мне,
Много места на сосне".
Не плачь, пройдись по Гинзе,
Разметь остаток жизни.
Таких, как я, обычных Ген,
Ты встретишь снова and again.
Пускай совсем не самураи,
На стол мы ставим самовары,
Потом побудем до утра
И говорим: "Саёнара".

Знает Гете, Мураками,
Песни девушек на Каме,
Вырезает оригами -
Это ж диски с позвонками!
Я на острове Кюсю
С гейшей встретиться хочу,
И чтобы гейша хокками,
Про чувства про высокие:
"Я как раненая птица,
Я уже бегу топиться.
Я, Геннадий, без тебя,
Как Рахметов без гвоздя".
Не плачь, взойди на Асо,
Возьми на память кваса,
Я на бочонке написал:
"Прощай, сёгун мой и вассал!"
С неизъяснимым наслажденьем
Слежу с земли за восхожденьем.
И чтоб.я помнил эти дни
С вершины веер урони.

...Я на острове Хоккайдо
Гейшу б встретил неформвльно...

Тем, кто не в теме, показаться может,
что смелый самурай с большой катаной
имел успех у проходящих женщин,
не проходило мимо ниодной...
Процесс женитьбы был в то время сложен:
согласье получить от папы с мамой,
родителей невесты, и зловещих
начальства сёгуната и даймё.

Мог император присоединиться,
решив вопрос негаданно нежданно,
кто будет с самураем на постели…
(Хоть фильм об этом чувственный снимай)
Женили самураев на девицах
с хорошим, непоношенным приданым,
а на лицо девицам не смотрели…
и называлось это ОМИАЙ…

Естественно несчастным самураям
любви хотелось поздно или рано…
Чтоб заглянуть к любимой среди ночи,
а поутру тихонько уползти,
им приходилось совершать ЁБАИ.
В Японии такое незазорно…
И честь оно совсем не опорочит,
и продолжают сакуры цвести.

Нежна невинная бумага
И вряд ли стерпит вся и всё.
Однажды Ода Нобунага
Шел на ёбаи без Басё.

Его в недальнем Подкиотье
Акико милая ждала -
В Ниппоне целом не найдёте
Прекрасней феи, чем она.

Стол украшали роллы, суши,
Она слегка открыла дверь.
Был Нобунага спец покушать,
Васаби всасывал, как зверь.

Она, любимого героя
Встречая, села под окно,
Полувоенного покроя
Надев на тело кимоно.

Под кимоно - сплошное тело,
В большом обилии притом.
В ночи оно светилось белым,
А голос - женский баритон.

И вот явился Нобунага!
В желудке голод, дрожь в руках.
Был путь недолог, и бедняга
Свою прожорливость ругал.

Вдруг две руки обвили шею,
Упал на латы поцелуй,
Собрался жать он, что посеял,
В пылу - как мальчик на балу.

Но тормозов раздался скрежет.
От неожиданности чувств
Акико с силою медвежьей
Он оттолкнул в терновый куст.

Басё, предательством обижен,
Не смог в избушке усидеть,
Он сел на красный "Мицубиши",
И вот он здесь. И вот он здесь!

Прекрасный дяденька культурный,
Он с детства раннего пошел
Вперёд стезёй литературной
На удивленье хорошо.

Поэтом быть - сплошные драмы,
Вообще-то лучше им не быть.
Так, например, за эпиграммы
До полусмерти был он бит.

Но не писать не мог однако.
Призванье, что еще сказать.
От Вануату до Бамако
Чтим средь рабочих и пейзан.

И вот приехал. "Как ты? Что ты?
И почему не взял меня?
Я б оторвался от работы
И после бы досочинял".

Но друг уже, любовь лаская,
Уходит, яростно сопя.
Страна Япония такая -
В ёбаи каждый за себя.

Любил Акико бравый Ода
В мансарде с видом на леса.
Басё внизу слагал им оды -
Примерно оду в полчаса.

Он мягок был, интеллигентен,
Прощал обиды и грехи,
Он уважал японских женщин,
Когда валил их в лопухи.

Но плодовитостью безмерной
Достал он пару наверху
И соус соевый кошерный
Ему был вылит на башку.

И вот, увы, финал программы:
Поэт катил в свой край родной,
Писал на Оду эпиграммы
И на дома лепил слюной.

Их связь секретную с Акико,
Как блюдо, выложил на стол.
Как жить тому в позоре диком
И как семье смотреть в лицо?

Подняв карающую руку,
Всадил в себя свой верный меч.
- Да, мой пример другим наука, -
Он двинул траурную речь. -

- Нельзя с поэтами вожжаться,
Без колебаний предадут.
Прощайте, чада, домочадцы,
Страны на благо ратный труд.

Следя за смертью самурая
С высокой крыши, как звезда,
Акико милая с ёбаи
Клялась покончить навсегда.

Басё, вернувшись в быт свой жуткий,
Узнал, что Ода не жилец.
От несварения в желудке
Тут и ему настал конец.

- Прощайте, каюсь, я виновен,
Прошу учесть, ученики:
Не на войне скончался воин -
От поэтической строки.

Сорвался я, и отчего же?
От чашки соуса с небес.
Что мне Акико, боже, боже?
Что я Акико? Вот балбес.

Ошибку эту постигая,
Идите правильным путём:
Зачем влезать в чужой ёбаи,
Мы лучше собственный найдём.

Сказал и смолк. Одновременно
Навек увял его банан.
Но поэтическая смена
Свои стихи сдаёт в журнал.

Я понимаю, вы устали.
Прошу немного пострадать -
Остались мелкие детали,
Осталась частная беда.

***

Спустя пять лет на муле диком
К известным нам уже дверям
Подъехал всадник. Три гвоздики
Держал и нежно повторял:

- Открой, открой скорей, родная,
Скорей впусти в свой щедрый дом,
Твоя прекрасная спина и
Твой рот взывают об одном.

Мгновенно в доме стало тихо,
Потом раздался крик: "Кусай!"
Рычвнье. Больше ни триптиха
Не начирикал Хокусай.

Рубить окрошку - сложная работа,
и не умеет самурай иначе.
Мольбам антагонистов он не внемлет:
платежки повышаются за свет,
когда сгустились тучи над Киото.
Но сердце самурая горько плачет -
уронен панда плюшевый на землю
и лапы задней у медведя нет,

а вместе с лапой нет пять левых пальцев
а может и не пять(пойди проверь ка)
ах бедный панда, он несчастный самый,
ну хорошо хотя бы, что живой...
Не бросит самурай его, и зайца,
оставленного гейшей на скамейке
в дождливой части парка Маруяма,
он заберет ответственно домой…

рубя окрошку вострою катаной
достойный самурай не забывает
что только благородный амазаке
в достойную окрошку можно лить
окрошка на ничтожнейшем кефире
способна вызвать бедствия и хаос
и упадёт бычок с доски сакаки
и у таэнэ мячик уплывёт

У самурая сердце мягче воска,
Ручьем сбегают слезы на катану,
С нее на землю, смешиваясь с кровью,
На горе всевозможным овощам,
Когда он видит: трупная повозка
Везет по направлению к Бутану
Тела, что им изрублены в окрошку,
Как, впрочем, он врагам и обещал.

Его пытались вырастить жестоким
На мягких, твердых и живых игрушках
Разбросаны от Эдо до Киото
Немало изуродованных груд.
Но, слава Богу, в это время в Токио
Жила наидобрейшая старушка,
Что, к счастью, взяли няней на работу,
Ну просто ангел - Агнией зовут.

повязанная сверху лентой алой,
пресечь старалась лености причины,
напоминая кое-чем горгулий,
кричала страшным голосом "пора!"
Старушка самурая воспитала
в традициях железной дисциплины:
чтоб ровно в девять на горшок и в люлю,
чтоб просыпался ровно в семь утра,

в сезон холодный надевал гамаши,
в носу не ковырял, пока не видят,
чтоб уважал и слушал Сюзерена,
не поднимаясь выше облаков...
мыл руки чтоб, и кушал с рисом кашу,
не выедая в ней угрей и мидий...
И чтоб любовью нежной и безмерной
любил медведей, зайцев и бычков

Сквозь чуткий сон улавливаю ухом
я вашу самурайскую движуху
и нежный шелест шёлковых нарядов.
В моём чертоге ни дверей, ни окон –
я сплёл себе великолепный кокон
в ряду своих собратьев шелкопрядов.

Я слышу скрип несмазанной калитки,
и как крадётся медленно улитка
по склону Фудзи, смерти не боясь, и,
её простому следуя примеру,
я постепенно обретаю веру
и совершенство хокку Кобаяси.

Хокку с продолжением

Эй, кукушка,
Не стукнись, смотри, головою
О месяца серп!
Знал я многих кукушек,
что в полночь летели не глядя….
Со всей дури они ударялись, и память терялась -
в чьем гнезде на постое
столуются их кукушата…


а это вам для затравки:

громко пукнув,
лошадь подбросила кверху
светлячка.

эй, окно!
там за тобою – муха,
ей не мешай!

Чужих меж нами нет!
Мы все друг другу братья
Под вишнями в цвету.

На коже девичьей
Следы от блошиных укусов
И те прелестны.

Ой, не бейте муху!
Руки у нее дрожат…
Ноги у нее дрожат…

«Дайте-дайте» —
Плача, ручки тянет дитя
К светлой луне.

Глянь-ка, монах
В поле справляет нужду,
Прикрываясь зонтом

Как на ветру
Лепестки мака, колышутся
Передние зубы.

Кровельщик.
Зад ему обвевает
Весенний ветер.

Не знаю, что за люди здесь,
Но птичьи пугала в полях -
Кривые все до одного!

Это кто по склону Фудзи
Сверху вниз ползет на пузе,
Сочиняя дивный стих?
Но устал и стих Старших
И уснул на горе музе.
А в ответ ему, как вызов,
Снизу вверх ползет Борисов
Тоже с домом на спине,
Размышляя: "Как бы мне
Тоже в сон не провалиться".
Сонных муз мелькают лица,
Сонный пишется сонет.
Но кальсон лиловый цвет
У Старших и у второго
Вдруг становится багровым,
Изменяя весь сюжет.
Как на нас влияют вещи,
Цвет сей выглядит зловеще,
Доедаем сон-пюре.
Где-то в душном Суринаме
Зарождается цунами,
Ощутимое рогами
Двух улиток на горе.

По Бродскому)

Здесь, на земле,
все горы, для таких как я моллюсков,
кончаются не пиками, но спуском
в кромешной мгле,
и, устремив
во тьму свои чувствительные рожки,
съезжаю вниз по ледяной дорожке,
как тот Сизиф.
И не поймать
летящего по склону Фудзи слизня,
да это лучшее, что было в жизни,
япона мать!
Сюжет не нов
и лаконичен, словно телеграмма…
смущает лишь коричневая гамма
моих штанов.

Штанов коричневый фасон,
Пошив паршив.
Таких не носят, если жив,
Но вижу сон.

Сон жизнеутверждающ,
Не важно что в конце,
Ползи вперед, товарищ,
Со смайлом на лице.

Травинку каждую познай,
Цветка нюхни.
В конце не важно, ад ли, рай.
Но вижу сны.

Со знаменем на рожках
Сползаю по горе,
Встречаемый пирожными -
Любимыми безе.

Покрытый вечной славой
За пройденный кусок,
Преследуемый лавой
Бегу и вижу сон.

Поосмотревшись вокруг на месте
и поразмыслив, писали люди
"Летай иль ползай, конец известен:
все в землю лягут, всё прахом будет..."(с)
Без отвлечений и перерывов,
наметив каждый для жизни цели,
заявит сокол - важны обрывы,
а уж ответит - нужны ущелья…
Что измениться в природе может?
Привычный график, и быт налажен -
Рожденный ползать, летать не может..
-"Ну да и фиг с ним",- Улитка скажет

Любые горы ей по колено,
ползет Улитка с душой в союзе,
неся свой домик на тельце бренном.
Рожденный ползать штурмует Фудзи!

и всё хонсю теперьча веер ложит
и польта ложит поверху калош
документы оставив сюзерены
идут и звонят весело в звонок

седня четверг-и рыбный день, а у нас четверг - и японский стиль, давай, Лена, я и тебя гейшей нарисую?

Давай ))))

а вот, Лена сан...ты мой веер держишь

Красотшша неземная )))

Бабайка, друг, да ты ж самурай
всамделишный!

это еще что...я и тебя там видел

Ога, я у Басё по средам котом работаю:)))
Спасибааа, Байка-сан!

Душевная релаксация, а не стих! Браво!

Спасибо, Маруся. Иной раз чего только не припомнится