на одном
неблизком полустанке
проживала некая гражданка,
знала (что технически возможно) жизнь в лицо, и наизнанку - тоже,
вся неотличимая от прочих, если не один случайный росчерк -
к ней избыточно, как вишня в креме, запросто захаживало время:

без парадных запонок и денег забегал знакомый понедельник,

вторники склоняли предпочтенье к чаю с апельсиновым печеньем,

медленно, с визитом, на обеды шествовали царственные среды,

четверги, сняв галстуки и фраки, беспричинно учиняли драки,

пятницы, настойчиво и сразу, требовали зельтерской без газа,

а субботы... ах, этим субботам всё по стиркам, рынкам да заботам,

но без счёта и по настроенью чудеса сбегались к воскресенью...

время ей оказывало милость, раз пришло, да так и загостилось -
пили сок, расписывали пульки, рассыпАли бисер из шкатулки -
жизнь перевернулась, размешалась, скучной жизнь гражданке не казалась,
ведь, помилуйте, в одном апреле сотни разных пятниц на неделе,
а во всех затеях и аллеях спят дубы, мурлычут котофеи...

и сейчас с одной далёкой крыши кот за ней приглядывает рыжий,
может быть, не кот, а просто некто - солнечно-оранжевого цвета -
поселился без судов и следствий и живёт не с ней, но по соседству,
пьёт вино закатов и рассветов, облачность выкуривает ветром,

хорошо ему на дальней крыше быть и небу, и гражданке ближе.
для чего, скажите, гладить шёрстку? мягко - спать, да просыпаться - жёстко.
тормозить вблизи - пустое дело, дальше от всего - вальяжней тело,
без страданий и иных излишеств он вернее выживет на крыше,
всяко, при изменчивой погоде, наблюдатель от всего свободен...

сочиняй, чеши пером в затылке, мысли-блошки собирай в копилки,
скрадывай лицо его изнанкой, ни к чему ни время, ни гражданка...
сам себе - читатель, сам - соавтор, завтраки перенесёт на завтра,
грамотно расставит свет и тени по местам прописки сочинений,
смелет кофе, всыплет мюсли в миски, удалится строго по-английски,

вслед посмотрит время, а гражданка будет дальше жить на полустанке,
да приснится в норке серой мыши
рыжий кот
с высокой
рыжей
крыши.