пока мякоть ракушки субмариной земной
бродит вОдами всемирного потопа,
моллюска беспанцирного прозванного мной
небом кованная мать, плазмой, по жопе хлопает..

я не прячу лицо от мордо-кокард
бело-желто-голубого и красно-черного крепа,-
стыдливо выдыхаю пляшущий миокард
в ненужную рожу стремительной сигареты...

эту рукопись вы найдете на чердаке
за печною трубой,- где пыльные кошки
глазами хитрыми выслеживают гадящих голубей,
у растрескавшихся кирпичей. Россыпью неосторожной

рифмы, что искромсаны красным карандашом
изжеваны до непрочтения старенькой тетрадкой
брошу титаником, в стыдное нехорошо
в гумус никчемности, - творцом изображенного акта:
("Эй амиго! коли на двух ногах, - значит sapiens!
плати жизнью по пустякам - чай не скряги!
люби Родину, женщин и траву. Занавес !",-
исповедь, что смерть трагически и, неопрятно.
"С венками обождать! счет положите в тетрадь, и
не будите до петухов, до зева трамвайного.
Творцу скажите, мол он страдал, кропал украдкой,
а в основном - жизнь кутил вечным дневальным"),-
пусть он,
программируя строчками очередной акт,
прихрамывает над водой по пляшущим рыбам.
А я боком иду
втыкая следы в закат,
клешнями рук
размахивая,
что танцующий Шива.