В разливах луж огни машин качались взвесью,
в остатках капель на стекле дробился месяц,
пустой трамвай, звеня, дрожал на перегонах.
Бессильно в горле немота свернулась комом:
ещё во мне твои слова звучали эхом,
ещё казалось – от тебя мне не уехать.
Трамвай звенел всё безнадёжней и печальней,
качался мир, и с ним послушно мы качались,
я не противился, тоску боясь встревожить.

Когда очнулся – ни движенья, ни прохожих.
Фонарь ехидно на ветру скрипел во мраке –
и никого...
Я был один в трамвайном парке.
Дождь зарядил, как будто силясь смыть дорогу,
и я, наверное, сошел с ума немного:
решил – к чему теперь искать пути до дома.

И в парке ночью повстречал трамвайных гномов.
(Я знал, что болен, что такого не бывает.)
Они признались мне, зачем звенят в трамваях:
непрочно счастье – то ломается, то бьётся,
его ковать – забота древнего народца.
Они поведали, что скоро их не будет,
что этот город слишком стар и слишком люден,
что всё сложней справляться им, трамвайным братьям,
что счастья мало и его на всех не хватит...

В трамвайном звоне, в шуме города звучащем,
я слышу – гномы чинят сломанное счастье.
И каждый раз, в пустой вагон садясь под вечер,
я думаю: "Сошел с ума".
Но жить так легче.