В моей Монголии дождь, и тучи, на троне морось, роса тумана.
И утро ночи не стало лучше, душа блуждает в стенах обмана,
что вырастают из дёсен будней. И остро точеными клыками
вскрывают больно подбрюшья судеб, того, кто рядом, и кто не с нами…
А ночью снились костры похода, стальной змеёй извивалось войско.
Пылал в полнеба огонь восхода, и вместе с ним догорали доски
на крышах крепости покоренной. Охра стекала с клинков и копий.
Победой славною окрыленный...
проснулся. Дни вереницей копий
бегут, шуршат, близнецы друг друга, бурлят, торопятся, словно черти,
что красным мелом границы круга на белом кафеле тонко чертят.
А мне бы вырваться за пределы, стрелой стремительной и звенящей.
Пронзая время, вонзиться смело, оставив хлопоты в настоящем,
во сны, где я на коне и в шлеме (и щёк моих не касалась бритва),
вздымаю меч наравне со всеми, и устремляюсь в пучину битвы,
победным кличем презрев молчанье.
Кипели в ярости змеи-вены…
Опустошали свои колчаны, наполнив воздух густым гуденьем,
ордынцы-лучники по приказу, смертельно жалили шершни-стрелы.
Гортанно вслух высекая фразы, на карте мира чертил пределы
своей империи необъятной - от океана до океана…
Но возвращался к утру обратно, туда, где нежно сшивает раны,
губами чуткими та, живая, что лечит душу от шрамов рваных,
и ночью гладит, любви желая, лицо уставшего Чингисхана.