Мы жжём глаголом сердца всё реже,
стих татуируем без труда.
Поэзия - ринг, а не курортное побережье,
но нам не в силу держать удар.

За тем канатом - не ласковый рокот
о гальку вспененных мерных волн, -
молва, что ищет в татуировках
законный повод - извергнуть вон.

И мысль пульсирует в нас простая:
не быть одиночкой - плечом к плечу,
коленом к колену сбиваться в стаи,
душою к душе не стремясь ничуть.

Идти несгибаемо (толпы движет
суровая сдавленность вязких масс),
всегда выбирая рефлекс на виджет,
когда раздаётся небесный глас.

Идти, оберегами лабиринта
от Таинств укрытыми и от тайн,
молясь на каноны чёткого ритма,
что нас леденят - попробуй, оттай!

Нам бронзовый перст простирает немо
отец-модератор и консультант
с отменною выучкой джентльмена,
слегка император, почти султан.

Как будто не через Чермное море -
по минному полю ведёт стезя
под знаменем выволочки чиновной
в режимах "попробуйте!" и "нельзя!"

Мы пишем тревожно, путано, рвано,
всегда выбирая полутона;
"путана" рифмуется и "сутана"
с оглядкой на призрачный султанат.

А ежели есть кому взять на поруки,
свободно выходят из-под пера
поделки, игрушки, лубки, бирюльки -
всегда неоконченная игра.

Ты лжёшь, что поэзия здесь всё та же,
но знаешь - с гусиным пером у лба
не глубже холодного татуажа
горячности чуждая ворожба.

Нам слаще пера гусиные тушки
в сочащихся яблоках похвальбы.
И с нами Дантес, но не с нами Пушкин,
хоть мы не тираны и не рабы.

Мы, руки умытые вытирая
(здесь каждый умыться всегда готов!),
горды, как пилатовы ветераны
у скорбных подножий чужих крестов.