Зимой в деревне никакой движухи,
из города нагрянешь невзначай –
деревья, отороченные пухом,
и на задворках белая парча.
В мороз тоскливо шарикам и жучкам,
зато дымы игривы и густы,
а люди – от получки до получки,
от пенсии до пенсии – грустны.

Вот дом свекрови, третий от часовни,
посыпана дорожка в аккурат
до самого крыльца песком и солью,
и возле бани вычищен квадрат.
Войти без скрипа – целое искусство,
а я люблю сюрпризом: "Здравствуй, мам!"
Пропахли сени квашеной капустой
с говяжьей требухой напополам.
Мурлычет, трётся мраморная кошка
(опять Цыганка, вижу, тяжела!).
Я чую запах жареной картошки,
которую нельзя не возжелать.

Так солнечно внутри цветастой кухни,
и мама удивительно светла,
до вечера наливочки с ней ухнем
за жизнь, что дружбу нежную сплела,
за то, что в необдуманных маршрутах
осталась ей любима и близка,
а свёкр обязательно подшутит:
"Ну как там сумасбродная Москва?",
и ревностно вдыхая наш олд-фэшн,
поморщится притворно, мол, "кисляк,
и если бы не язва, то конешно б,
теперь одно пристрастие – табак!"

Сварганит самокруточку, присвистнет,
за тридцать лет оплыл и полысел,
а раньше за пивком летал с канистрой,
за юбками гонялся по весне.

Выходишь сытой с торбами гостинцев,
ведомая энигмостью ветров,
и пёс идёт навстречу, как провидец,
заглядывая в самое нутро.