Хотелось искушений и шипов,
в родном тепле казалась жизнь нелепой,
войной я проверял себя на крепость
и к святости бежал, летел - и полз.

Я собирал и склеивал клочки,
когда шипы мне душу в клочья рвали.
Бредя по свету за своим граалем,
привык к трактирам и домам ничьим.

Спит память у огня, клубком свернувшись.
Никто не купит латаную душу.
Морозом - время в щели тянет нить.

Чужим теплом никак не обогреться,
и холод, ноябрём пробравшись в сердце,
ни сна, ни возвращенья не сулит.

11
Морозом - время в щели тянет нить,
опутывает, прячет, словно в кокон,
за белоснежный крест ослепших окон
не тянутся фонарные огни,

сбегаются в десятилетья дни,
сжимаются до безвоздушья метры,
молчание - и лишь порывом ветра
прошепчет кто-то, что я наг и нищ.

Из прежних вер себе варю глинтвейн -
остывшее питьё безвкусных дней
обманывая ароматом специй,

твержу, как заклинание: "credo in",
но холод проникает до глубин -
чужим теплом никак не обогреться.

12
Чужим теплом никак не обогреться,
чужой молитвой душу не отдать:
спят убаюканные ангелы, когда
хоралы не срываются на скерцо.

Прогнавшему весну не встретить лета,
не собирать осенний урожай,
дыханья не терять на виражах -
отвоевавшему себе покой аскета.

Нет никого, кто помешал бы мне:
я тишину нашёл, но в тишине,
бесстрастная, строка не хочет петься.

И я молчу, как будто онемел,
сжимает щупальца и шепчет о зиме
мне холод, ноябрём пробравшись в сердце,