За витражным стеклом — посеревшее лукоморье.
Осторожно и робко глядишь меж тяжёлых штор:
на запененных во́лнах танцуя и с ветром споря,
алопарусный бриг роет носом трёхдневный шторм.
Здесь, в земле древних скал, крепких скальдов, легенд суровых
лишь вруны суесловят про негу лазурных вод.

Не положено правильным девам и юным вдовам
оксамитово-шёлко-парчовое баловство.

Отчего ж, неумело терзая смычком талхарпу,
ты фальшиво поёшь о кораллах и жемчугах,
о далёких краях — благодатных, ленивых, жарких —
и тоска в тихом голосе явственна и горька?
Проза жизни жестока — для алого слишком поздно,
он предательски слаб, не зови его... не зови!

К чужакам беспощадно, не верит в мольбы и слёзы
лукоморье седое — последний приют любви.