Если б острую сладость так просто было унять, как напиться холодного чистого света в горах, то прозрачное небо, до горла наполнив меня, все земное унынье легко бы рассеяло в прах. Если б жадная память не стала, тоскуя, искать ту горячую жажду, всегда волновавшую кровь, я бы выпил студеной воды, что трепещет в руках, и, не глядя назад, торопливо направился прочь. Но отчаянной горечью капает, тянется тушь из открывшейся раны, твои повторяя черты, растекаясь тенями по неживому листу, уходя в темноту, появляясь из пустоты заклинанием сна, что до цуня сжимает сто ли. Я отчаянья чашу в траву золотую пролью, сквозь искристую воду сияющих солнцем молитв вновь услышу твой голос, увижу улыбку твою.
Безветренный, медленный, мягкий, бесшумный, кружащийся, белый он падает, в сердце стремясь, и ложится. Мы - в нашей зиме и пока не торопимся. Это - исходная тема. Первичка. А в прикосновениях - лето. Перчатка и Рукавичка.
... пожелтеет бумага, но бурые пятна на сером ещё долго останутся тенями шустрой лисицы. Успехи, потери, повадки, рывки и манеры - разложено ровно и не за чем больше беситься ...
Мои акварели - в воде. И ожИли. И стали прозрачны. Потому что настал новый день, а прошедший - навечно утрачен. По хрустящим ледышкам иду навестить свой заброшенный сад. Оживлю его в новом году и поправлю над ним небеса ...
Тягучее как мёд и прозрачное как акварель
бесшумный, кружащийся, белый
он падает, в сердце стремясь, и
ложится. Мы - в нашей зиме и
пока не торопимся. Это -
исходная тема. Первичка.
А в прикосновениях - лето.
Перчатка и Рукавичка.
но бурые пятна на сером
ещё долго останутся
тенями шустрой лисицы.
Успехи, потери, повадки,
рывки и манеры -
разложено ровно
и не за чем больше беситься ...
Мои акварели - в воде.
И ожИли.
И стали прозрачны.
Потому что настал новый день,
а прошедший - навечно утрачен.
По хрустящим ледышкам иду
навестить свой заброшенный сад.
Оживлю его в новом году
и поправлю над ним небеса ...