Мне было 11 лет, когда маму прооперировали. В типографии, где она работала печатником, нашли работу полегче и назначили маму корректором. Из-за войны мама недоучилась в школе (о высшем образовании и речи не было), но читать очень любила, так что новая должность показалась незаслуженным счастьем. Но прошло не так много времени, и мамина радость померкла.
Мама приходила домой грустная, садилась на стул и долго смотрела в одну точку. Я крутилась рядом, стараясь расколдовать эту пугающую неподвижность. Очнувшись, мама начинала плакать и рассказывать, как прошел день на работе. Этот день был похож на предыдущий и на все предыдущие за последнее время. Инна Владимировна, редакторша типографии, придиралась по пустякам, высмеивала маму за ошибки, наушничала начальству о нерадивой работнице. Коллеги наблюдали за конфликтом со стороны, не вмешивались.
Меня всегда восхищала мамина способность находить общий язык буквально с каждым, так что поначалу я не беспокоилась. С оптимизмом, простительным лишь 11-летнему ребенку, я ждала, что всё утрясется, но становилось только хуже.
И вот настал тот день... Было лето; у меня — каникулы, у мамы — постылая работа и коррида с редакторшей. Я не спеша позавтракала, с трудом заглатывая полезный творог, заботливо оставленный мамой на тарелке. Постепенно созревал план с нечеткими деталями: надо что-то делать, решать проблему, но как? Так и не додумав ситуацию до конца, я оделась и вышла на улицу к телефонной будке. Набрала привычный номер и попросила к телефону Инну Владимировну. Кажется, я даже не слишком старалась изменить голос. Мамина врагиня любезно и с готовностью ответила:
— Да, слушаю вас! С кем я говорю?
Дрожа всем телом, я набрала побольше воздуху в легкие и произнесла медленно и четко:
— Это не имеет никакого значения, Инна Владимировна! Но если вы не оставите Майю Михайловну в покое, вам придется иметь дело со мной! —
на этой замечательной фразе я опустила трубку на рычаг и отправилась домой.
До маминого прихода с работы я слонялась по квартире, не в силах себя занять и с нетерпением посматривая на часы. Поворот ключа в замке, медленные, тяжелые шаги смертельно уставшего человека. Мама...Я старалась смотреть на маму, невинно тараща глаза, но она сразу спросила:
— Ты сегодня звонила ко мне на работу?
— Д-да...
— Галя, что ты наделала!
На этот раз мама не плакала, но рассказывала, рассказывала. Инна Владимировна, сразу после вопиющего телефонного разговора, накинулась на маму с обвинением в науськивании ребенка. Мама совершенно искренне возмутилась и встала на защиту своего дитяти, а за ней всполошилась вся типография. Нарыв прорвался. Меня там все любили и знали с рождения. Никто и мысли не допускал о возможности подобного поступка, а посему редактораша была пристыжена, объявлена клеветницей и склочницей.
Маму она больше не тиранила. Жизнь потекла своим чередом. А когда я приходила к маме на работу, редакторша вежливо здоровалась и осторожно поглядывала на меня поверх очков.