И кричал, хрипел с надрывным стоном юной практикантке-медсестричке: как не ей, рождённой под Ростовом, рассказать о горьком и о личном?
А она, совсем ещё девчонка, прыснула шприцом, переспросила, удивлённо думая "а чо там?"
За окном корябалась осина. /Курсы интенсива через месяц, после - аттестат и "кранкеншвестер"/ Старичьё России - вот же бесит... и сегодня будет ещё шесть их. /Как прекрасна жизнь в германской мекке!/
-Cледующий! /...недочеловеки/
На Нахичеванском греют балки, съёжившись, воробушки и галки
Вот так выворачиваешь русскую власяницу наизнанку, без какого-либо удовольствия. Что приятного - высмеивать проплаченные зачёты/экзамены/дипломы медицинские? Или (сплошь и рядом) купленные водительские права, блатные номера? Наступают такие времена, когда молодым людям говоришь слова - Хатынь, Освенцим, Хрустальная ночь, а они думают, что это названия крутых ночных клубов.
Оленька, замечательное стиххотворение! Может не все поняли, что идёт речь о русских (русcкоязычных) эмигрантах в Германии и упоминается Нахичеванский рынок в Ростове.
Когда все преступленья замолятся? Ведь, казалось, пришла пора. Ты ответишь ли, Балка Змиёвская? Ты ведь Бабьего Яра сестра. Под землей столько звуков и призвуков, стоны, крики схоронены тут. Вижу – двадцать семь тысяч призраков по Ростову к той балке бредут. Выжидающе ястреб нахохлился, чтобы выклевать чьи-то глаза. Дети, будущие Михоэлсы, погибают, травинки грызя. Слышу всхлипывания детские. Ни один из них в жизни не лгал. Гибнут будущие Плисецкие, гибнет будущий Марк Шагал. И подходит ко мне, тоже с палочкой, тоже лет моих старичок: «Заболел я тут недосыпалочкой. Я тут сторож. Как в пепле сверчок.» Его брови седые, дремучие, а в глазах разобраться нельзя. «Эти стоны, сынок, меня мучают, и ещё – как их звать? «Надпися.» Я такого словечка не слыхивал, ну а он продолжал, не спеша: «Сколько раз их меняли по-тихому эти самые «надпися». Почему это в разное время колготились, незнамо с чего, избегаючи слова «евреи», и вымарывали его? Так не шла к их начальничьей внешности суетня вокруг слова того. А потом воскрешали в поспешности. Воскресить бы здесь хоть одного. Жаль, что я не умею этого. Попросить бы о том небеса! Я бы тратить всем жизнь посоветовал на людей, а не на «надпися».
ЗЫ. Ты открыла инкогнито имени, я смотрю... ) Я могу закончить тебя Лорой называть... смотри сама, конечно... ))
Спасибо!
С Новым Годом и Рождеством тебя)
Андрей, мне не принципиально насчёт имени, как пожелаешь, только не коверкай имеющиеся)))
Уря? ))
И... "Ольгу" не исковеркать... ))) Никаких англицизмов... ))) Так что будешь собой... раз уж я Андрей... ))
недочеловеки...
тяжка тема эта...
Рада тебе, Лю)
Вот так выворачиваешь русскую власяницу наизнанку, без какого-либо удовольствия. Что приятного - высмеивать проплаченные зачёты/экзамены/дипломы медицинские? Или (сплошь и рядом) купленные водительские права, блатные номера? Наступают такие времена, когда молодым людям говоришь слова - Хатынь, Освенцим, Хрустальная ночь, а они думают, что это названия крутых ночных клубов.
Может не все поняли, что идёт речь о русских (русcкоязычных) эмигрантах в Германии и упоминается Нахичеванский рынок в Ростове.
А стих очень понравился.
Спасибо, Серёжа)
Конкурсное, нелёгкое.
Спасибо большое)
он так и не вкусил её.. Девчонку
прекрасное мгновение, зачем же
грустите вы воттак, товарищ Чонкин?
Евгений Евтушенко
Когда все преступленья замолятся?
Ведь, казалось, пришла пора.
Ты ответишь ли, Балка Змиёвская?
Ты ведь Бабьего Яра сестра.
Под землей столько звуков и призвуков,
стоны, крики схоронены тут.
Вижу – двадцать семь тысяч призраков
по Ростову к той балке бредут.
Выжидающе ястреб нахохлился,
чтобы выклевать чьи-то глаза.
Дети, будущие Михоэлсы,
погибают, травинки грызя.
Слышу всхлипывания детские.
Ни один из них в жизни не лгал.
Гибнут будущие Плисецкие,
гибнет будущий Марк Шагал.
И подходит ко мне, тоже с палочкой,
тоже лет моих старичок:
«Заболел я тут недосыпалочкой.
Я тут сторож. Как в пепле сверчок.»
Его брови седые, дремучие,
а в глазах разобраться нельзя.
«Эти стоны, сынок, меня мучают,
и ещё – как их звать? «Надпися.»
Я такого словечка не слыхивал,
ну а он продолжал, не спеша:
«Сколько раз их меняли по-тихому
эти самые «надпися».
Почему это в разное время
колготились, незнамо с чего,
избегаючи слова «евреи»,
и вымарывали его?
Так не шла к их начальничьей внешности
суетня вокруг слова того.
А потом воскрешали в поспешности.
Воскресить бы здесь хоть одного.
Жаль, что я не умею этого.
Попросить бы о том небеса!
Я бы тратить всем жизнь посоветовал
на людей, а не на «надпися».