До чего ж народ охоч до выдумок: каждый первый – сказочник-баюн, подмешают в быль чудес невиданных, чертовщинки малость подольют, подадут под соусом навязчивым – ни забыть, ни вытравить, ни сжечь. Дразнит разум щука говорящая и стремглав несущаяся печь.
Невдомёк вралям, что сани прыткие или саморубящий топор – артефакты (предками добытые), чей секрет утерян с давних пор. И движок в печи совсем не сказочный: вместе с прочим – бонус от предтеч. Вот, лежу теперь оглоблей в тапочках, чтоб добро от кражи уберечь.
Не дают житья невестки вредные (отдохнул – как золото украл), сверлят словом: братец, отобедал ли, нарубить дровишек не пора ль? Мол, глаза мозолю, мол, помеха им, вот мужья приедут – огребу. Так бы в рай компанией и въехали на худом Емелином горбу. Натаскай воды, сгоняй за хлебушком, да смени запор на ворота́х…
Загоняли змеюшки Емелюшку, задушили – не откроешь рта. Не житьё – а слабая пародия, надоело всуе рвать живот. Печь моя (насиженная родина), как орёл, в неволе – не живёт. Увези меня, моя хорошая, в те края, где ценится прогресс, заберём принцессу на горошине (говорят, принцесса из принцесс). Заживём по-царски, припеваючи – я, она, да наша чудо-печь…
Только вот устал немного давеча. Пообедать лучше.
И прилечь.