Однажды свернувшему пояс от кимоно в петлю,
вполне доверяю в вопросах профпсихологии.
Поэт не приемлет метущую мир метлу:
"Спите спокойно, лишь заплатите налоги!"
Он будто бы памятника модель по легенде,
но, в сущности, памяти о нём как бы и нет.
Верно сказано: нет никакой трагедии,
кроме того, что поэт – поэт.
Графоман отличается тем,
что написав идиллию
в формате конкурсов,
ожиданий читателя и жюри,
спокойно и мирно идёт к своему холодильнику,
скатываясь на пошлое: "сим-сим, отвори!"
Поэт растворяется в водке, а после в небытие,
в чёрную рамку, охватывающую портрет,
если стихи не читают в его семье.
Впрочем, можно уговорить себя, что ты не поэт.
"Нецелевое использование времени" –
так вот оценят, поскольку грошей не видно.
Лучше бы мёл дворы, да грузил на южное направление
из северных яблок полезнейшее повидло,
а то цемент, или какие другие мешки,
всё было бы чем семье пробавляться!
Потому как стишки – не более, чем грешки,
а с грешками надобно расправляться!
Вот сын поэта Прасолова, Мишук,
в годовалом возрасте не смысливший поэтические грехи,
сказал об отце, интеллектуально вызрев, не вдруг:
"Лучше бы занимался семьёй, а не писал стихи!"
Поэты несносны,
даже если соосны вращающейся Земле.
Они не в струе, вопящей: "Ату! Ату!"
Они не в толпе, ревущей: "Оле-оле!",
они не в тепле – в купе, в аэропорту.
Видимо, вспомнив Плейшнера, кто-то выпал в окно,
кто-то скатился под железнодорожную насыпь в траву.
Но нет у меня ни водки, ни пояса кимоно.
Потому и живу.