отличненько! спасибо всем. прям у самого руки зачесались

Куда себе летит мохнатый шмель?
Из Дрездена летит до Бранденбурга.
Ему с Земли кричат все немцы «Шнель!»
Они его считают за придурка?
Он что, не знает, как ему лететь?
Он что, не знает, где ему садиться?
Сегодня ровно в полночь, тет-а-тет,
Матильда под Луной целует Фрица.
И в этот час, и в этот самый миг,
Жужжа старинной песенки куплетик,
Он сядет на цветочек промеж них,
Идиллию подчеркивая этим.

Воскликнула Матильда: "Боже мой!" -
немного "в нос" - замучила икота.
А может, проклиная звон и зной,
упомянула шепотом Майн-гота?
Бедняга Фриц промолвил: "О-ля-ля!",
нечаянно попав рукой под блузу
икающей Матильды. Тополя
давно подозревали - был французом
лукавый Фриц. И только грустный шмель
не уродился Хуммелем*. Нагрузки
полетов за и в Тридевять земель
преодолеть способен только русский)))

*Hummel (нем) - шмель.

Матильда громко крикнула: «О-лей!»,
Поскольку ей почудилась коррида,
А после, чуть потише, но наглей,
Упомянула шепотом Майн Рида.

С бедняги Фрица мигом голова
Слетела в придорожный можжевельник,
Рассыпались любовные слова
(Их муравью забрали в муравейник).

Матильда (почему-то вся в крови)
Рыдала (почему-то вся нагая).
С тех пор там так плодятся муравьи,
Что все бегут из Бранденбурга в Галле.

А бедный тот нехуммель пожужжал
И двинулся обратно в милый Дрезден.
Ах, если бы ему теперь кинжал,
То он бы многих с горя перерезал.

Матильда громко крикнула: "О-ё!",
узрев, что стала Евой. Взявши рубель,
решила выколачивать белье.
Жужжал и матерился грустный нуммель -
натер восьмую лапу. Под крылом
натер мозоль. И ладно бы, но - горе!
Матильда наша, голый управдом,
его послала зА море, за мОре...)

Спросил Матильду крупный муравей:
«Зачем тебе, скажи, российский рубель?»
(Матильда вмиг его из-под бровей
Окинула от головы до туфель).
«Ну разве можно хорошо белье
Рублем нетвердым выколотить, право?»
Тут муравьев нахальных на нее
Огромная набросилась орава.
«О Хуммель», - обратилася к шмелю
О помощи раздетая Матильда,
И тот сказал: «Да, я тебя люблю,
Но все-таки пока не слишком сильно».

Ну, вы даёте, блин, стране угля,
Сюжет, скажу я вам, закручен лихо...
Жаль, что у вас всё только про шмеля,
Ведь у него, наверно, есть шмелиха?..

Она хранит шмелиный их альков,
А он блукает целый день под хмелем.
Его прославил в песне Михалков,
Но он же ненароком, в самом деле?

Шмели - все поголовно алкаши,
Им только дай – всё высосут до капли...
А после их заносит в камыши,
Там ждут их легкомысленные цапли.

Они творят такое в камышах,
Что цапли, раскрывая клювы настежь,
Кричат на всевозможных языках:
«Я-я, майн гот, зер гут, дас ист фантастиш!»

Уж если речь заходит о шмелях,
Я Михалкова ставлю очень низко -
Он в дядях Степах рубит и рублях,
А вот в шмелях – как в русском интуристка.

Микола Римский – вот кто мой кумир,
С его незабываемым «Полетом…»!
Ну, все. Теперь давай про птичий мир,
Курлычащий с раскрытым «настежь» ротом.

Ну да, непросто на одной ноге
Стоять и что-то спикать по-немецки,
Когда какой-то шмель незнамо где
Жужжит, шуршит и ерзает (все вместе).

Шмель – Цезарь, Робин Гуд , Вильгельм Телль!
Воспой его мученья и дерзанья!
Ведь без него любая свиристель
Находится на точке замерзанья.

Ну, вы даете, блин, стране шмелей -
от радости взъерошиваю перья
и крыльями трещу. Хочу милей
казаться, чем я есть. Войти в доверье
вот этих двух нехуммелей. Стою
меж хилых камышей. Луна - короной.
Раскрыла настежь клюв. Не сплю, не сплю.
Качаюсь - то ли цаплей, то ль вороной.
Какой же бы мне выкинуть фортель
и вклиниться в ученую беседу?
А вот же! Прошепчу: "Эммануэль..." -
два раза кряду. В пятницу и среду.