-Дзяк-дзяк-пиу-дзяк! Я открываю глаза. Вспышка, глухой хлопок. - У-у-у… Ба-ах! - Сашка! Сашка! Запах сухой пыли, горелого мяса и горькой полыни. Жуткая смесь. Эх, Сашка… Ну, зачем? Мы бы его угомонили! Наверное… Или он нас всех. Под гусеницы. Эх, Сашка… - В укрытие! Я сказал - в укрытие, мать твою! Остынь, придурок! Отсачаем-ответим, как положено. Ну, всё, брат. Всё, сказал! Покури. Петрович… Что ж ты так сердце рвал: на куски, на разрыв аорты? Плохо без тебя, Петрович… Горячее… Всё горячее: одеяло, простынь, наволочка подушки и даже лунный луч – тоже горячий и ослепительно яркий. Я его чую. Я его вижу! Значит, я сплю с открытыми глазами? Так и есть. Горячая голова, горячие сны, горячий кот прыгает на грудь со спинки мягкого уголка. - Хрррр-хрррр-хррррр, - громко дышит он, перебирая лапами, почти загоняя под кожу острые, как шило, когти. Надо бы скинуть паршивца на пол, а мне не хочется. Его огромные глаза светятся в темноте и засасывают, засасывают в себя и чёрные тени, и звуки, и запахи, и сны… А мне так жаль, что они уходят. Но они вернутся! Я знаю. Только не знаю – когда и зачем они добровольно лягут на бумагу и замрут строчками…
Вглядываюсь в темноту текущую густо, как кровь из раны. Потеряю ли заново? Обрету? По карману ли небо, засунутое в карманы уходящих куда-то по краю бездны на край земли, глядящих в немую душу расширенными зрачками? Не ушли они, кажется, друже. Их увели, а нас оставили тут. Распахнутыми глазами мы смотрим, смотрим и смотрим чёрно-белые с красным оттенком сны, упиваясь памятью, болью, а также дешёвой водкой. И оружие сгинувшей в адскую пропасть былой войны в нас с тобою стреляет метко прямой наводкой. Закуси горячей зарёй свой безумный сон, отжалей подушке измятой солёную липкость пота, тьме, сосущей глаза, поясни доходчиво: мы живём вопреки всему и всем, и воистину... Да! Воистину, за кого-то.
уходящих куда-то...
!!!!!!!!!!!!!!!!
Вопреки - да, воистину не уверен(о себе, других не касается).
Зайду ещё,