Откинут борт, ковром застелен кузов -
У катафалков здесь такой дизайн.
Шофер - детина в ватнике кургузом -
Протянет руку: "Внучка? Залезай!"
Мне выжигает слёзы холод едкий,
Присяду рядом с гробом на ковёр.
Охапку веток сунет мне соседка:
"Кидай пореже, путь у нас не скор!"
Перекрестясь, махнёт шоферу: "Трогай!",
"Газель" чихнёт отравой выхлопной...
О чем молчит еловая дорога,
Что мягкой хвоей стелется за мной?
О светлом детстве в бабушкином доме,
Где в летний полдень пили мятный чай?
Что взрослый мир волнующе огромен -
Нет времени звонить и навещать?
О том, что путь последний не окончен,
Но бытия земного не вернуть,
И веткам, что ложатся вдоль обочин,
Не разделить невольную вину?
Что, слыша траур в клекоте вороньем,
Ворота сторож отомкнуть спешит?...
Так в городах теперь уж не хоронят,
Но бабушка преставилась в глуши.
И эта глушь с провинциальной грустью,
Не тронутой столичным холодком,
Её в могилу, словно в душу, впустит,
Припорошив январским снегом холм.
А я уеду. Чтоб когда-то снова
Из суеты мирских перепетий
Своей дорогой - призрачной, еловой,
Смолчав о многом, к прошлому прийти.