Я солдатскую лямку тянул в беззаботные годы.
Улеглось на Синае и тлел потихоньку Афган.
В нашей шумной казарме намешано было народу,
Слева спал Паулаускас, справа храпел Абрамян.

Сзади Требеш, во сне, на молдавском частил пулемётом,
Маматкулов, каптёр, разбирал барахло допоздна.
И вот эту большую «страну», нашу пятую роту,
Поднимал поутру беспощадный Лушпай, старшина.

Я два года исправно в мишенях искал супостатов.
В это трудно поверить, фанерными были враги.
А в победные тридцать, в ликующем семьдесят пятом,
В батальонной коробке на совесть печатал шаги!

Но уже на гражданке, когда запылились погоны,
Мой парадный мундир был запрятан в семейный музей.
«Покатилась» страна, очень быстро нашлись миллионы
Независимых, гордых, уже не советских людей.

Полной миской, с добавкой досталось нам мутной похлёбки.
Щедро дурь разлилась, от квартир до кремлёвских палат.
В электричках сивушных, нахально, цинично и ловко,
С офицеров фуражки сбивали под хохот и мат.

А в голодных частях собирали буквально поротно,
Тех, кто просто умел или знал, как держать автомат.
Из копеечных вёдер паяли гробы для «двухсотых»…
Отменили на площади главной военный парад.

Это были воистину новые смутные годы,
Хоть орлы золотые сверкали на башнях Кремля.
Обнищавши, спивались деревни, посёлки, народы.
И пустела, скудела российская наша земля…

Я сижу за столом перед строгим армейским портретом,
Отставной замполит, постаревший, седой по годам.
Мы ещё соберём наши роты по старым военным билетам,
И придётся ответить за всё не фанерным врагам.