В детстве была плаксой,
в юности — не лучше.
Рыдала над пустяками:
например, над латынью,
что мёртвой бабочкой
летала близко-близко,
в руки не давалась.
А у человека больше двухсот костей,
вы в курсе?
Выучи-ка все, ещё и на латыни.
Губы шептали, спотыкаясь о незнакомые звуки,
незнакомые бессмысленные слова,
и слёзы заливали красочные рисунки
анатомических атласов
с мышцами и костями.

Дура, какая дура, плакала над рисунками!
Так все слёзы истратила.
Нету их больше, нету.
А оставшиеся иссушило
раскалённое крымское лето.
Теперь мои глаза —
два пустых татарских колодца.

Я иду мимо госпиталя,
вижу
юных — на костылях или в инвалидных колясках,
безруких, безногих,
губы шепчут: fibula, tibia, femur —
нет их.

Слёз нет, выплакала все, дура.
Надо было для этого
настоящего оставить.