Расползаясь по асфальту,
небеса растопырили пальцы теней.
Черепа на бетонных тростинках
светятся холодной мудростью висельников.

А я ещё жив.

Покинув дебри невежества,
я заблудился в городе сомнений
и никак не найду дорогу знания.

Я брожу по одним и тем же тротуарам,
по неразрываемому кругу приспособленцев
и серых кардиналов трусости.

Невольник цивилизации,
я мечтаю о дикой свободе.
Я цыган, жующий горькие песни
под аккомпанемент кандального звона.

Но я не просто гуляю -
я ищу лазейку во тьме, разбавленной серостью,
я готовлю побег из каменной совести.
Вот почему мои глаза -
эти летучие крысы -
научились прогрызать туман
и проникать сквозь панцири праведности
и даже сквозь наготу греха.

Я вижу...

О, как больно мне видеть!
Как жалко мне тех, кого я вижу!

Сколько несчастных теней тащится за телами,
довольными своим равнодушием!
Сколько здесь призраков детства, истлевшего в школах!
О, сколько здесь скелетов любви!

Как много в ночи отверженных и одиноких!
Только в темноте я могу разглядеть их,
ведь утром они спрячутся,
растворившись в толпе.
Наверно, они не понимают простейшей истины:
если этот мир от тебя отвернулся -
ну, так радуйся -
и паки говорю тебе, радуйся! -
по крайней мере, ты стал отражением
в зеркале свободы!

Время - оно ведь круглое,
и оно останется неизменным, нетронутым яблоком,
и это аксиома,
даже если я перестану верить в вечное возвращение.
Стать бы червяком,
продырявить эту набившую оскомину неподвижность -
и наконец-то выглянуть наружу...

Эй, ненавидящий рабство!
Ты не сможешь выйти из темноты,
пока твои братья по неволе
спят как младенцы,
подложив под щёку модные цепи.

И вот опять я завершаю привычный круг.
Вот уж проснулся предутренний ветер
и пытается разбудить бетонные тени.
Ещё одна голодная ночь не смогла меня проглотить
и выплюнула под ноги проходящему мимо рассвету,
поперхнувшись кислятиной моего рабского сердца.