Я вошёл в монастырь,
где нет ни устава, ни настоятеля.
В нём нет и монахов.
Его кельи не пахнут сладостью грехов,
в его храме застыла вспышка одной лишь молитвы:
«Прошу тебя, Боже, просто будь...»

Хозяева этой гулкой обители -
книги с бессонными губами.
Они предложили мне молчать
в унисон с их печалью.
Они пели мне на языке писаний,
из которых вычеркнуто всё, кроме Бога,
который ждёт человека.

Я слушал их крылатый шорох -
и в меня втекали заповеди поэта,
написанные в виде вопросов,
ответы на которые - слёзы,
и ничего более, кроме слёз:

«Разве не горше всего –
обидеть доверчивость,
которую изгнали
из утреннего приюта?»

«Не превратишься ли ты в колокол,
призывающий к чёрной мессе,
чтобы заглушить
хруст
негодных костей
под сапогами марширующей истины?»

«Разве не труднее всего –
поднимать человека,
погрузившегося в отчаяние?»

«Разве не страшнее казни
прыжок в преисподнюю,
чтобы найти в ней
растерзанную невинность?»

«Что такое любовь?
Солнце ли в окошке темницы
или призрак в пустыне свободы?»

Пока я отвечал на эти вопросы,
их горбатые ятаганы
изрубили мой здравый смысл,
и я забыл язык справедливых
и понял, что отныне
мой удел - говорить стихами,
обращаясь к тому, кто имеет уши,
а значит, умеет молчать.

Я вышел из обители покаяния -
и она бесшумно рассыпалась лунным плачем,
и ночь подняла меня над прошлым
на ладони осеннего тумана,
и с высоты седого времени
я увидел скелет грядущего
и крикнул спящим людям,
всем:
и тем, кто видит прекрасные сны,
и тем, кто блуждает в кошмарах:

«Послушайте, беспечные братья и сёстры!
Помните ли вы прикосновения рук -
дрожащих пальцев Ваятеля,
превращавшего камни в сердца?

Знаете ли вы,
что вначале была слеза радости?
Почему же вы строите города
у моря горьких рыданий?

Я видел людей,
которые распяли
того, кто их разбудил,
и поклонились
тому, кто мастерил им диваны.

И посему
ответьте себе на последний вопрос:
когда рухнут эти ячейки,
в которых вы спите, -
кто построит
вам
город проснувшейся любви?»