1

Опять таблетки. Она плачет:
и водки нет и всё острое убрано.
Она шарится по своей одиночной палате,
смотрит на него хмуро
и говорит: «Зачем явился,
не прикасайся: внутри как скручено.
Давай, беги в свои недоступные выси,
ты неизменно скучен.
Что, не по нраву? Хватит мучить
меня, себя и всё отделение,
чем доказать тебе, что мне уже лучше -
может, встать на колени?»
Она говорит: «Не молчи, не надо,
мне давно не страшно, а больно и муторно...»

Он дрожит, мерцает и рассыпается звездопадом,
и наступает утро.

2

Ты говорил - поэт и пахарь, и архиерей,
и прочий рабочий и не очень рабочий люд
тоже услышит это в один из последних дней.
Друг мой, я помню об этих днях и скорблю.

У меня нет ни трости, ни ша'рфа, ни даже пальто
и меня забулдыгой, вроде, не назовёшь,
а если немного поэт, то калибр не тот,
может, поэтому вместо чёрта я вижу её:
когда перечитывает, особенно про любовь,
то водит пальцем по глади потертых страниц.
Скрюченный палец сух - порадовался бы любой
библиотекарь или просто любитель книг.
Не сгибает, чтобы вернуться ещё, уголок,
и голос, как подобает, спокоен и тих.
И я думаю - сколько, когда замолчит, слетит голов
и сколько ещё вагонов где-то сойдут с пути?
Тебе, наверное, лучше оттуда она видна -
с косой, конечно, в правой и с книгой в левой руке.

А мне остаётся только надеяться, что она
не бросит меня одного на последней строке.