Девочка-праздник

Девочка-праздник точно откроет дверь,
Пустит с ночёвкой и не задаст вопросов.
Разве что мельком бросит:
– Ну как там Тверь?
– Так же как Питер.
Волосы цвета проса
Стали длинней, ухоженней и теплей,
Сладость Chanel сменил терпковатый Dolce.
Если ему прошедшая пара лет –
Вдоха короче, ей – полувека дольше.

Девочка-праздник больше не любит джаз,
И рок-н-ролл, и всё-что-там-вместе-пели.
Это пока секрет.
– Кош, снимай пиджак, –
В шкаф убирает, вытерпев еле-еле,
Чтобы не впрыснуть в лёгкие – чур-чур-чур –
Запах, когда-то лопавший кожный мрамор.
Толстый браслет не веянье haute couture.
Толстый браслет – одежда для тонких шрамов.

Глупо ему отдельно стелить постель –
Мартовский кот чурается одиночеств.
Басом рычать и плакать, как свиристель,
Будет она почти до исхода ночи.
Звонкое утро. Утро из хрусталя.
– Не ожидал увидеть такую леди.
Девочка прячет осоловелый взгляд.
Кофе играет нотками миндаля.
Он не уедет.
Сволочь.
Он не уедет.

март 2011

На золотом крыльце седела...

Размыты дали под едким солнцем, наводишь фокус – сейчас, вот-вот
тугую ленточку горизонта Ferrari «взмыленный» разорвёт,
подмяв играючи километры, «наездник» спешится на лету,
ой, что начнётся – от комплиментов до безрассудного «украду»;
к ногам – полцарствакоттеджа, дачи, кредитка премиум-класса. Ты
чуть поломаешься, – как иначе? – в объятья рухнешь. Мечты-мечты.
Пока ж в доступном ассортименте: стихи да арии мимо нот,
букет гвоздик, «Коркунов» бессменный, а кони – разве что между ног.
На перепутье напасть какая? Но веришь – лучшие впереди.
Глаза разуй-ка – былинный камень давно лежит у тебя в груди;
поверх отживших остережений: (корявый почерк, цветной мелок)
«Здесь были Вася, Володя, Женя» и неразборчивое на «-лод».
А быть могли бы: валет червонный, помолвка, свадебный лимузин
и на рассвете будил бы звонкий малыш (пожалуй что не один).
Но где там. Снежная королева. Такая цаца. Такая мисс.
Ах, да – не царское это дело сменять гордыню на компромисс.
Смолчать – не сахарные, потерпят. На горло песне – ну вот ещё.
Чего же, влезшая в шкуру стервы, ты, трижды плюнув через плечо,
стучишь по дереву, стоит только приснить косой отсыревший дом,
где тьму, порезанную на дольки, глотаешь полубеззубым ртом
и, наливая в стакан щербатый молчанье, сцеженное с часов,
себе внушаешь, мол, это автор – мол, псючий потрох и чтоб его –
строчит, не зная конца и края, рефреном пробуя сон-полынь.
А ты из тех, что не умирают, из несгибаемых героинь.
Пусть годы горло сжимают плотно, в лохмотья – облачный балдахин,
с крыльца облуплена позолота от частых ёрзаний мокасин
и приворотные колокольцы уже не помнят касаний рук –
в слепой упёртости богомольца выходишь тихая поутру,
выходишь, вздёрнутым подбородок держа (признай – из последних сил),
привычно вглядываться в дорогу, беззвучно счастья себе просить,
не замечая от грёз манящих, как в ожиданье своей поры
пустое будущее маячит, плывя в разбитейшем из корыт.

март-апрель 2012 г.

Femmes fatales. Ребекка

Морское дно приставлено к виску,
кораллы – в гротах высоленных скул.
Усни.
          Покойся с миром.
                                        Суть да дело –
всё вышло так, как ты того хотела,
когда сглотнула дёрнувшимся телом
слепую пулю.
                          Смертью на испуг
тебя ли брать, холёную до дрожи?
Огни страстей воспламеняли кожу,
тропинка через рощу за черту
приличий
                  вдоль
                              и поперёк
                                              исхожена.
Бог весть, по эту сторону, по ту
ты чаще ощущала п у с т о т у...

Жужжали жизни в сомкнутых ладонях:
сильнее сжать –
                          визжат,
                                    разжать
                                              и дó неба
подбросить, чтобы просто наблюдать,
как, падая, увечатся.
                                            О, да,
блаженство обладания.
                                            Агония,
где пульс –
                туда,
сюда,
                туда,
сюда,
где эквилибр – на выточенных лезвиях,
где вместо крови – горячащий грог.

Когда
            бесшумно,
                                  со спины
                                                    подлезла,
подкралась тень безжалостной болезни:
ты извлекла из ненависти прок –
припадочно надавленный курок.

июль-сентябрь 2011

Пэнни

Снова стоишь у кромки. Переминаешься с ноги на ногу:
Стылая галька, словно колотый лёд, жалит ступни босые.
Очнись, Пэнни, невозможно нести знамя, когда нет никакого знамени,
Когда царская крепость давно обернулась домишком сирым.

Ни к чему распускать саван, признайся, да и ткать его незачем, –
Может, сгодится, занавесить окна или укрывать грядки –
А женихи: кто бежал, кто преставился. Не повод ли занервничать,
если в собеседниках – два настенных чучела и прялка?

Зазывать песней – пустое: у него в голове грохочут ударные,
Жечь костры – тщета: у него в глазах пороховое облако.
Пойми, он никогда, ни-ко-гда не наиграется в своих солдатиков,
Разве только во Вселенной внезапно закончится олово.

С чего ты вообще записала ожидание в добродетели?
Что тебе наплели старые девы Парки, напела Клио?
Если он когда-нибудь соизволит посетить родные пределы –
Пэнни, милая, пристрели его.

август 2011

Зойка и её тень

Проснувшись, Зойка ворочается, нехотя, но поднимается,
минуту-другую дышит по правилу: вдох короткий, выдох длинный.
Ванная. Чашка эспрессо. И пространство обретает матрицу,
подобно солнечному лучу, облепленному пылинками.

Организм у неё – нелицензионная версия Виндоуса:
пока загружается, Зойку не отличить от собственной тени,
разве что тень аккуратно согнута по линии плинтуса
и не морщится при мысли, где достать бы немного денег.

Чёрная полоса – штука прилипчивая и заразная,
двусторонним скотчем наматывается, синяками глаза метит.
Чтобы между собой и серой массой обозначить разницу,
надо нанести на лицо здоровье декоративной косметикой.

Не раскисать, не раскисать, подвоздушить себя воланами,
играть на контрасте с ледяными бизнес-глыбами.
Осматривает надетую тень – чуть не забыла главное:
Хватает маникюрные ножницы и прорезает улыбку.

июль 2011

Маленькая Мари

Мари приходит из школы, разогревает обед:
Ком вчерашних спагетти, пара котлет.
Побольше кетчупа. Ест руками. Что ни говори –
Фигурка что надо у белокурой Мари.
(За кадром фыркают адепты диет).

Тарелку в холодильник. Идёт к себе. Врубает музон.
Отпускает своё сознание, как метеорологический зонд.
Гладит груди и бёдра, там, где сегодня с утра
Лапал участник второго плана. Надеется её тра…
(На сцену, в три слоя, накладывается искусственный стон).

С закрытыми глазами пространство особенно широко,
Сейчас Мари вступит в организацию «Лолита и Ко»,
Соблазнит физкультурника и, может, учителя ОБЖ –
Послезавтра четырнадцатилетие, пора бы уже.
(За кадром возмущённые охи, цоканье языком).

Лангольеры титров проглотят картинку на раз-два-три.
Что будет дальше, не знают ни продюсер, ни сценарист.
Взорвавшийся форум обрисует текущий спрос:
Мари сменит помаду, причёску и цвет волос,
Наверное, увлечётся продуктами sugar-free.

Возраст аудитории от ноля до ста двадцати,
Каждая собака в курсе последних перипетий.
Каждая сцобака хочет внести свой вклад,
Шоу впору переименовать в «Добро пожаловать в ад».
Шоу продолжает и продолжает и продолжает идти.

Время вертится, как заевший шуруповёрт.
Знал бы people: Мари не играет – Мари живёт.
На самом деле ей почти восемнадцать лет,
И физкультурник давно истратил входной билет.
Всё труднее прятать увеличивающийся живот.

По ночам, укрывшись под одеялом от красных глаз,
Она тихо кричит: «Ненавижу, ненавижу всех вас!
Вы такие же застекольщики! Аквариумные угри!
Вы пожизненно заперты у себя же внутри!»
А режиссёр фокусирует камеру и командует: «Фас!»

март 2011