"Мир реально такой, угрюм-безрадостен-уныл." (с) Чак Паланик
Мой мир угрюм-безрадостен-уныл... Увяз по шею в душной селявилье, И вижу, как архангел Бытоил Готовится вонзить мне в сердце вилы И вынуть душу, как ненужный скарб... Хандра со мной срослась и нет лекарств.
Мой дом - уютный, маленький... капкан, В котором я живу несчастной крысой, А жизнь ужалась в вечный день сурка, Где сонной пылью все мечты покрылись, Где стали наркоманами друзья И чувство гложет, что родился зря.
Мой пёс Плутон завалит и коня И будет грызть потом трофеи-кости, Но он не в силах защитить меня От грусти и тоски, что словно осы Всё жалят, не жалея и жужжа: «Тебе от нас не скрыться, не сбежать!»
Моя любовь - химеры хмурой тень, Мираж пустыни, пышущей под кожей... Меня как будто жарят на плите И в грудь вонзают когти сотни кошек, А по ночам ещё кошмарят сны... Мой мир угрюм-безрадостен-уныл.
Дом, где выросла мать...
Дом в деревне, где выросла мать, превратился в руины, Стал похож на разрушенный трактором времени храм, Окружённый бурьяном, где сохнут дубы и рябины, Много лет равнодушно смотревших, как он умирал.
В этом доме впервые парного хлебнул молока я, И впервые увидел в окне, как забили свинью... В печке счастье томилось, а годы мальками мелькали; В гости смерть заходила, мою истребляя семью. В этом доме теперь проживают лишь мошки и мыши, Но иконы на треснувших стенах упорно висят И скучают по бабушке Наде и дедушке Мише, Что любил опрокинуть за ужином сто пятьдесят. В этом доме гнездятся счастливые воспоминанья, А плохие... давно поросли поседевшим быльём. На скамейке у дома курю я, себя обвиняя, - Мне досадно и стыдно, что редко бываю я в нём.
Дом, где выросла мать и где я пацаном бедокурил, Я отстрою тебя! Чтоб на лето с женой и детьми Приезжать... И, услышав как птицы под крышей воркуют, Буду знать - это синие птицы лелеют мой мир.
Человек-дракон
Не смотри на меня, Аннабель, будто я виноват, Что разжёг ненароком в тебе безответную страсть - У меня от рожденья шальной, огнедышащий взгляд… Я, скитаясь по миру, живу от костра до костра.
Сотни лет я скрывался, пытаясь удрать от судьбы, Обрезал прораставшие крылья и скармливал псам... Всей душой не желал хладнокровным чудовищем быть И в минуты отчаянья горькие песни писал. Не заметил когда разучился летать... Я уже Пресмыкаться как змеи, как многие люди, привык. Я устал за собой все мосты неоправданно жечь - Хоть, возможно, поэтому лишь оставался в живых. Но к чему выживать, если больше не можешь любить? Если ты навсегда, словно лампочка, перегорел? Я витал в облаках, но упал и разбился о быт... И теперь обречён в одиночестве жгучем стареть.
Аннабель, не отыщем с тобою мы счастье вдвоём, Но поверь, если сможешь меня приручить хоть на миг, Я тебе подарю не сокровища - сердце своё... Опалённое сердце дракона, что проклят людьми.
Любовь с ароматом миндаля
Снова ссора - прихожая стала похожа на тир, Я ушёл в оборону, а ты продолжаешь блицкриг... Я машу белой тряпкой: "Давай успокоимся, Ир!", Но тебе фиолетово - штурмом возьмёшь и Париж.
Вдруг сказала: "Достало! Я к маме. Вернусь к десяти" И исчезла, оставив лишь запах миндальных духов. Сердце ёкнуло, словно в затишье почуяв пластид... Неужели шахидкой мы сделали нашу любовь? Если так, то, наверное, скоро серьёзно рванёт. Просто вырву чеку с безымянного пальца и... бум! "Вновь теракты в метро..." - сообщили по радио. Чёрт! Ты всегда на метро ездишь к матери (дразнишь судьбу).
Я хватаю мобильник... Давай... Ну, давай же ответь! Наконец сняли трубку. "О, Боже! что нужно, кретин?", Мне же нужно лишь было услышать твой голос. "Привет. Я такой идиот... Я пойму, если ты не простишь..."
Городская нежить
Лежу на асфальте, горестно в хмурое небо смотрю Живым мертвецом, второпях очерченным белым мелом, И жду с нетерпеньем, когда же с лица проспекта сотрут Моё лицо и прочие контуры мёртвого тела... А вдруг я живой? - наверное, это солнечный джеб Отправил меня в долгосрочный /схожий с комой/ нокаут; Но почему я с асфальтом намертво сросся уже, Как будто рухнул с того небоскрёба пьяным икаром? Небритый мужик в дурацкой кепке мне плюнул в лицо. Чёртов гопник! чтобы влюбиться ему в Мельпомену! - Она способна дарить любовь, но в конце концов Любого ромео красиво обводит на сцене мелом. Тоска вскипела в груди, захотелось во-волчьи взвыть, И гадких людей за ноги кусать и кусать, и кусать, и... Внезапно вспомнил, что я никогда и не был живым, Что я - безобразный детский рисунок на грязном асфальте.
село Чекушкино
"живу, крестясь На электрический счётчик." (с) В. Шершеневич
Заколочены окна в старой убогой церквушке, В нашем селе на Боге поставили крест, Наше село не зря зовётся Чекушкино – Стрезву по здешним улицам шляться грех. Пропúли давно мы иконы, кресты и чётки; Живём, крестясь на священную троицу ГЭВ, То есть на Газо, Электро и Водо счётчики, А порой – на портрет президента всея эРэФ.
Верю, что крепость водки намного выше Крепости веры в Аллаха или Христа... Помню, как бог, обидевшись, взял и вышел Из храма моей души во время поста. Помню, как спьяну порезал кореша Мишку, Когда застукал его в постели с женой; Жена подала на развод, забрала детишек И в Питер свалила, выскочив замуж вновь.
В солнечный день купола не блещут как раньше; Но часто в церквушке мне слышится чей-то плач. И хоть не верю ни в Бога, ни в кущи райские: У меня на груди давно – свои купола...
Чёрный лесоруб
Бензин пила моя бензопила, Летели щепки брызгами агонии... Но Святобор из каждого ствола Грозил открыть по мне войны огонь, а я Плевать хотел на боль и гнев тайги,– Меня давно не пилит ангел совести: Я склонен думать будто он погиб В разверзшейся меж нами чёрной пропасти. Бензин пила моя бензопила, Сплетались ветви-пальцы в гнёзда кукишей; Сквозь визг пилы я слышал чей-то плач, Но я – палач /слезами не откупишься/... Пускай мой труд походит на резню, Но это – лишь искусство, хоть и адово; Я выжег в сердце жалость на корню Пока деревьев трупы наземь падали, Пока бензопила Бензин пила...
________________________________________________ Святобор — славянский бог лесов и лесных угодий.
Припять. Город-нежить
Город-призрак дремлет, видя сны о прошлом. Шабаш аномалий... Реквием руин... Кабаны да волки бродят в "райской" роще, Роща свергла Припять, как вандалы – Рим. Лежбище болезней... Зона отчужденья... На домах – граффити, улицы – пусты; Смерть играет гаммы гамма-излученья, Вносит в чёрный список тех, кто там гостил. Бездна безнадёги... Мордор мародёров, Расчленивших город на металлолом. Прометей проклятья в небо шлёт с укором, Но в ответ – молчанье... Значит – поделом Искорёжил судьбы судный день апреля? Эхо взрыва слышно через толщу лет, И во мне однажды, может быть, созреют Раковые клетки. Горек Рока хлеб. В бога я поверил... только сердцем всё же Зачерствел немного, маясь в суете; Часто в снах я слышу зов, что душу гложет – Это Припять кличет выросших детей... Город-нежить копит опыт разрушенья, С каждым новым годом гнев его сильней,– Жаждет он расширить зону отчужденья, Сжать в объятьях жарких тысячи людей...
________________________________________________ Памятник Прометею раньше стоял в центре города Припять и был одним из его символов, позднее его перевезли к АЭС
Дверь
Я – дверь [потерявшая ржавый ключ от себя], Закрытая дверь со жвачкой в замочной скважине. Хозяин квартиры с Богом сыграл ва-банк, Выпорхнув каменной птицей в окно однажды, но Печальный призрак его по-прежнему тут: Он – узник своей двухкомнатной камеры С видом на храм… Когда-то, сердясь на стук, Мечтала стать позолоченной дверью в храме я, Когда-то любила тепло человечьих рук И по глупости каждой встречной отмычке верила; А теперь – я словно вмурованный в стену труп, Но только не помню, какого именно дерева. Берёзы? Ольхи? А возможно – даже того, На котором апостол Христа петлю примеривал, Безумно смотря на мрачный небесный свод… Иуды-собаки ссут на другие двери, а Меня, как чуму, обходят всегда стороной: То ли боятся призрака, то ли – брезгуют... Порой мне жалко, что я, например, не окно – Иначе к чертям разбилась бы с радостью вдребезги!
Под напряженьем
220 голодных и в стельку безумных вольтвольфов Дико воют в трещащей по швам от вина голове, Предлагая позорной звездою взойти на Голгофу, За которой чернеет Геенны уютный кювет... Сердце-счётчик мотает бесценных минут киловатты И однажды за них мне придётся платить по счетам; В прошлой жизни, наверно, я был электрическим скатом, Насолившим изрядно жестоким подводным богам... Я запутался в голой проводке искрящих сомнений, А мой внутренний мир постепенно замкнулся в себе, Душеед-суицид пауком подползает ко мне и Ядовито молчит, предвкушая грядущий обед... Напряженье растёт, превращаясь в могучего беса, И разводит бессильно руками вискарь-экзорцист; Свет любви растворяется в зле антрацитовой мессы, И я плавно дрейфую под кайфом по трассе абсцисс... Но не хочет душа переваривать счастья таблетку – Ибо сладкую боль возлюбила… И словно салют Возникает желанье засунуть два пальца в розетку И, покинув уставшее тело, стремиться к нулю…
Над сердцем сгущаются тучи...
В колчане настенных часов поселилась хандра, Зомбируя ________времени стрелы ______________________до нервного тика... Отчаяньем горьким созрела в душé октябрúка И осени-стерве я счастье в блэкджек проиграл. На сорванных ветром цветных фотолистьях берёз Мне видятся огненно-жёлтых чудовищ портреты. В шкафу воспалённого разума стонут скелеты Моих тараканов ______________и призраки джáнковых грёз... Люблю смаковать в одиночестве ром и вискарь, Мечтая уплыть в Поднебесье на облаке-барке; Прядут паутину трагедий бездарные парки, Я в бога не верю, _______________но слышал – __________________________меня он искал... Плевать. – _________Мне не нужно его непонятной любви. Про осень могу написать я не хуже чем Тютчев... Дождливая месса. ________________Над сердцем сгущаются тучи. Сгущаются, __________чтобы на смерть ________________________или стих ________________________________вдохновить.
Мальчик-траур
Мальчик-траур /закрывший сердце на ключ/ Плачет в пышно цветущем шрамами кресле: Душу жжёт ядовитой памяти плющ, Помогая увязнуть в мóроке стресса... Не смолол месяц-мельник ссору в пустяк - Тридцать дней временами вздоха короче... И печально /как в ретро-сне/ шелестят Листья люстры, пропахнув праздником "Дольче".
Мальчик-траур смакует виски со льдом, Что с утра был отколот Солнцем от сердца; Разум спит, а чудовищ призрачный сонм Изгоняет из мыслей девочку-скерцо, Упорхнувшую в Лондон бабочкой лжи Вместе с Питером Пэном, ставшим банкиром. Столько пепла упрёков будни нажгли - Будто саваном трупы, чувства накрыло...
Мальчик-траур, пьянея, тонет в песке Злозыбýчих кошмаров дядьки Морфея; И коварно томится "Дьябло" в руке Жаждой выпустить смерти красную фею... Мальчик выкрасил в чёрный цвет парадиз, И остался спиваться в куче... эмоций. Он простил ей измену /словно каприз/, И, наверное, мог бы вновь с ней сойтись... Но она не вернётся. Тварь. Не вернётся.
В этом городе рыб [где привыкли молчать на заказ] Жизнь течёт, увлекая на дно косяки "страстотерпцев"; А моё утомлённое битвою с городом сердце Каждый вечер Господь опускает в лечебный закат... Я для города – раб, и хотел бы сорваться с крючка, Только знаю – строптивых мальков пожирают акулы. Много раз приставлял я ко рту алкогольное дуло... И не смог удержать птицу счастья в дрожащих руках. В лёгких города – рак, и мне трудно дышать во всю грудь; Стук трамвайных колёс берлиозит в душе некрологом. Смысла жизни не вижу за облаком едкого смога, Но метаю стихи как ножи, а порой - как икру... Я для города – бард, [хоть не верю в свою же игру] И дрейфую по улицам-рекам без видимой цели С чувством, будто себя потерял/исчерпал/обесценил, Будто сдулся от горя надежды спасательный круг...
Лето медным августом накрылось...
Ярко-желтогрудых листьев легкокрылость Вдохновляет ветер на стихи без слов; Это лето медным августом накрылось, Предъявив с усмешкой смету на тепло... Станет ведьма Осень бешеной лисицей, Посчитав за мёртвых выживших цыплят; Не впервой под брюхом божьей колесницы Мне колючки-стрессы аурой цеплять... Сортирую в рифму горечи оттенки, Излечить пытаясь творческий запор. Люди-дуболомы пьянствуют за стенкой, Проклинают всуе кризис и террор... Горизонта мрачен предзакатный клирос, А к душе как будто присосался клоп... Это лето медным августом накрылось, Предъявив с усмешкой смету на тепло.
Сквозь фильтры своих сигарет
Будильник-архангел меня воскрешает из спящих – На стрелках уселся уродливый Севен Оклок; Лениво встаю, ощущая, что выгляжу спятившим, Пью кофе, а после – курить выхожу на балкон. За облаком смога не вижу ни смысла, ни Солнца, За уличным гулом не слышу щебечущих птиц; Я верю, у Бога от вечного шума бессонница, И в водах бессоницы, помню, меня покрестил. Взатяжку дышу городской суетой и свободой Сквозь мятные фильтры заклятых друзей - сигарет, Но так одиноко сейчас, что тоскую о Боге я, Бросая окурки в бурлящий безумьем проспект. Мне надо бы встать на колени и тихо молиться, Но знаю – молитвой спасение я не куплю: Я будто нарочно для райской крылатой милиции Улики-грехи бережливо коплю и коплю...
Коррозия взросления
Лунные эльфы, в которых я искренне верил, Больше не радуют песнями сердце и слух... Просто с годами я, тихо душою черствея, К музыке эльфов по-взрослому сделался глух. Вроде я тот же, но только мучительно старше, Космос по-прежнему манит в свою высоту, Больше во снах не летаю, но так же как раньше Звёздная россыпь штурмует мою черноту... Злое кольцо, что расплавлено огненной лавой, Снова тревожит сердца хладнокровных убийц... Вижу, опять ухмыляясь, как черти, лукаво, Потные орки взирают с газетных страниц!.. Снова Кощей, что издох у себя в подземелье, Плотью оброс, и алкает Россию поджечь, Браги нажравшись, храпит на диване Емеля, Спьяну толкнув на базаре шпиону свой меч… Жирная жаба, что стала прекрасною дамой, Снова мутирует в жабу от жирной тоски, Молится Гидре, и ходит к болоту упрямо, В мутной водице стирая Емеле носки…
Половину помню хорошо...