Летние каникулы

На стене – отрывной календарь на забытый год
и ковёр с чередой вечнозелёных гор,
где младую черкешенку тащит куда-то дикий
чёрный всадник, небритый, с красивым и злым лицом –
идеальный пример, как легко отличать подлецов
от хороших мальчиков, дарящих торт и гвоздики.

Дикаря бесполезно учить и любить – беда,
надо быть сильней и смеяться над ним, когда
тёмный взгляд и тянет и бесит тебя до дрожи.
Ненавижу манеру всё превращать в игру,
ненавижу наглый прищур и девиц вокруг –
пропади ты пропадом, столько вокруг хороших!

Иногда доносятся вести издалека –
куролесит где-то бессовестный злой дикарь,
покоряет черкешенок в разных далёких странах.
Не уходит, подлец, из памяти столько лет.
А хорошие мальчики тихо лежат в земле,
или пропали в другой, обетованной.

Странник

Он не предсказан вестником,
в молитвах не нуждается,
завистников не нажито -
под ритм из-под копыт
поёт тихонько песенку:
всё впереди у каждого,
рабами не рождаются,
свободу не купить.
Тихонько ослик топает,
бредут морями, странами,
у всадника - ни дудочки,
ни рыбин и хлебов,
за ним не ходят толпами,
не радуют осаннами,
не верят безрассудочно
и не спешат на бой.
Нет ближнего и дальнего,
в скрижали не записано,
что, если в сердце боли нет,
проблемы - в голове,
что в смерти нет предательства,
что есть любовь, нет истины.
Он не спешит на ослике
туда, где только свет.
Он убеждён, что лишними
не будут в жизни полосы
боёв и благолепия,
прощений и кострищ...
А песенку услышавший,
вдруг улыбнётся - молодость!
И спросит: "Сколько лет тебе?"
Ответит: "Тридцать три."

сбегу

…дурна глухая полночь и безглаза,
с такой не доберёмся до утра,
казавшийся так долго безопасным,
мой город в тёмном времени застрял,

часы молчат, ни шороха, ни стука,
а время, хорохорясь, не бежит,
я путаюсь в знакомых переулках,
свернувшихся от страха, как ежи,

бессонница, единственный попутчик,
не может успокоить и помочь –
и в панике цепляются колючки
кустов, дрожащих у корней домов,

сбегу к реке от душных поворотов,
смирения открытых площадей:
так хочется мне верить – ходит кто-то
невыспавшейся тенью по воде…

Разговор с Наташей о современной поэзии

Милая Наташа
с неба звёзд не хватает, но любима всеми,
и на её улыбку всегда хочется улыбнуться,
и на всех у неё хватает сил и времени,
даже когда она думает о том, что дома давно всё растаяло,
а здесь так холодно
(мы принесли ей тэн и она так ждала мая,
а теперь грустно смотрит на снежный город),
и я чувствую свою вину в том, что она замерзает,
и несу ей шоколадку и чашку чая,
чтобы увидеть, как теплеют её глаза,
и забываю всё, что хотел сказать и теряю голос,
и чувствую себя трусом
(она догадывается или знает, но не ждёт от меня разговоров
и рассказывает сама).
Говорит – мне кажется, что уже двенадцатый месяц зима,
у нас сейчас, веришь, как в сказке,
скоро город будет весь в цветах,
а у меня перед дверью маки,
и в саду невозможная красота,
мы ведь хорошо жили, счастливо:
свой дом,
две квартиры, обставленные от и до,
чтобы сыну было с чего начать, и
такая зарплата, что здесь и не снилась,
и машин было три,
всё пропало, когда бежали...

Она чувствует, что я растерян и не знаю, что говорить,
и добавляет –
донецких, конечно, жалко.

А контрамоция обязательно должна быть непрерывной? ©

В истории – контрамоция и нездоровая суета
в полночь перестроившихся мгновений:
по непроверенным сведениям – где-то там
кто-то тычет палочкой в муравейник.

Изнемогая от нетерпения и вселенской любви,
рассчитывает, в прошлое проникая,
сколько бабочек надо ещё убить,
чтобы Авелю не позавидовал Каин.

Если, истончаясь, рвётся памяти нить –
это мы свихнулись или прозрели?
Эй, меня подождите, я тоже готов оценить
геноцид насекомых ради великих целей.

Снова полночь, кто-то выбрался в палеолит:
топчет землю самозабвенно и пылко –
и вот уже то, что помнили и берегли,
вызывает праведный гнев и ухмылки.

Кто-то прихлопнул жука – и рушатся города...
Только привыкнешь, как палочкой снова тычут.
Остановите время, оно поворачивает не туда!
Полночь.
Насекомые вымерли.
Жалко птичек.