Старый Азми в памяти, не в маразме,
лишь морщин с каждой встречей побольше разве…
Возраст… Нет, не узнаешь ни в коем разе.
Ладно скроен, спокоен, до блеска брит.
Силы в теле явно не на пределе.
Что-то чинит, белит… Старик при деле,
но стаканчик с гостем всегда разделит,
хоть и мусульманин, как говорит.
Стол под небом, арак, оливки с хлебом.
Старый Азми здесь гид, краевед и лейбл.
В нем закваска бабелевского Арье-Лейба.
Больше не осталось таких дрожжей.
Что ж, во все времена, при любых законах,
кто бы ни был при власти и на иконах,
нет философов истиннее церковных
и еще кладбищенских сторожей.
Старый Азми бродит у церкви в Лоде.
Храм Георгия с виду, как туз в колоде,
неприметен, но внутренней позолоте
позавидовать мог бы любой собор.
Впрочем, Лод не Лондон, не Рим, не Питер.
Лоду не любой подойдет эпитет…
Азми придвигает оливки к пите,
и заводит излюбленный разговор.
Мол, святой Георгий, лежащий в крипте,
воевал в Ливане, погиб на Крите,
ни в едином траченном манускрипте
нет ни слова про змея и про копье.
Никакой сей муж не победоносец,
всё — восточные сказки, вранье и нонсенс…
Окончания фраз легкий бриз относит,
Азми умолкает и долго пьет.
Взгляд его мутнеет, как плес Ярмука…
«Этот самый Георгий… Он умер в муках,
чтоб воскреснуть в будущем, потому как
он из многих избран такой один…
С неба ангел праведный вострубит, и
он возглавит армию всех убитых…
А для смертных, самых искусных в битвах,
змей невидим. Значит, непобедим».
Азми разливает по рюмкам арак,
словно век свой прожил в бейрутских барах…
Со стены, с портрета, глядит Мубарак.
Вот уж кто ответ даже на семь бед.
День, как будто фильм черно-белый, отснят.
Я во взгляде Азми какую осень
вижу этот желтый змеиный отсвет…
И в который раз мне не по себе.