Улица ловит, спешит рукав об рукав
к выброшенному на вечер лоскутному лязгу и блеску,
к толчее крыльев на пожаре витрин. "Не брезгуй", -
заливаются красной речью. Она, и обругав,
трещит про вечное искусство жить быстро, про счастье
не угодить собственным следам, что покажутся впереди,
про всех, кто взахлёб зовёт: "Прощая - не уходи", -
но с кем только и успеваешь - не уходя - прощаться.
Дорога выпутывается из центра, стелется под уклон.
Становится холоднее. Почти что эффект ожога
вызывает осторожное прикосновение чужого
плеча. Сам воздух сереет. Впрочем, клён,
стерегущий чугунную лавку, совершенно рыжий
и спорит с угрюмыми фонарями, кто главный нувориш
среди проступающей прели. Ты говоришь:
"Становится холоднее, правда?" Капает с крыши.
Инициалами трещин приветствует облупленный подъезд.
В такой обстановке уместно сказать: "А помнишь?.."
Нужный предмет мигом придёт на помощь;
и неизвестно, когда теперь надоест,
если ещё не разбит, пополам не сломан
там, где гуляют время, пила, толпа;
и то, что уже не прибавит руке тепла,
выглядит в сумерках деревом, домом, словом.