мне себя тобой только можно вылечить,
но скорее, правильнее – спасти.
тяжелей всего в этом мире быть ничьим,
и синица радуется горсти.
отпусти её, она в небо синее
улетит, чирикая «чья?-ничья!»
у свободы нет ни лица, ни имени,
вот и клинит осенью журавля.

***
Как тебе там, на твоей исторической родине?
Живётся, смеётся, а главное - как говорится?
Снится ли сад и кусты недозрелой смородины?
Как поживает в руке твоя птица-синица?
Бросила всё, говоришь, и как чёртик от ладана,
Выбежав в ночь, очутилась в далёком Израиле?
Знаешь, а я журавля всё ищу на небесной окраине,
Что бы направить к тебе, но не знаю - а надо ли?

***
Перекрёсток не замечен, пройден был, и прямиком
шёл нелепый человечек, от рожденья к смерти шёл.
По пути учился в школе, по пути детей рожал.
Через горы, через поле шёл, впечатывая шаг
в чернозёмы и суглинок. По пескам и по траве
шёл, а ветры дули в спину, небо дождиком привет
слало изредка – мол, помню, ты всегда был на виду.

Бог его держал в ладонях
и прихлопнул на ходу.

***

Не письмом, а телеграммой,
Всё что надо в две строки
Пишешь: «Всё нормально, мама!
Я живу и ты живи.»
Пишешь и живешь, как пишешь,
тайно веря в чудеса,
но никто тебя не слышит -
ни земля, ни небеса.
Почему ж тогда круглится
Над твоим жильём-быльём
Шарик солнечный, и птица
Заливается, поёт?