Светлой памяти Комитаса

У сапожника Кеворка
Разливался голос звонко,
Ах, турецкая сторонка -
Мандарин, лимон…
Смотрит ястреб с неба зорко:
У сапожника Кеворка
Сын родился Согомон.

До чего хорош мальчонка!
Разливалась песня звонко,
Что за голос у ребенка –
Словно пел святой.
Десять лет промчали птицей,
Не успел сынок родиться,
Как остался сиротой.

Все имущество - в корзине.
Курс пройдя в Эчмиадзине,
Стал священником отныне
Юный Согомон.
Принял имя Комитаса,
Побыл у иконостаса,
С головой нырнул в огонь.

И горел, и пел, и шел он
По армянским бедным селам,
По печальным и веселым,
Песни собирал.
А собрав, дарил народу,
Как Христос живую воду
Тем, кто в жажде умирал.

Он к Берлину и Парижу
Свой народ подвел поближе,
Эту музыку услышав,
Зарыдал Сен-Санс.
Только из любых гастролей,
Где был принят, как король он,
Возвращался на Севан…

Начинался ад. В ссылку шел народ.
Трупы вдоль тропы, жертвы адских мук.
Только он идет в небо и вперед,
Но уходят прочь музыка и звук.

Вспоротый живот, женщина в крови,
Не дают смотреть близкие друзья.
Молит небеса: «Бог, останови!
Гибнет мой народ! Погибаю я!»

И в конце тропы он лишился сил
И сошел с ума, бедный Согомон.
Черный капюшон пламя погасил –
Разума свечу, музыки огонь.

Двадцать долгих лет ждал еще Харон.
В голове туман замыкает круг.
За окном черно стало от ворон,
Но над ним парил снежно-белый крунк.

И когда он лег в милый Айастан,
Чтобы дать покой для усталых ног,
Белый крунк над ним ангелом летал,
И смотрели вниз Музыка и Бог.

Облако плывет белым журавлем,
А народ живой, сколько ни казни,
И свеча армян, мальчик Согомон,
Вместе с ним поет, как отец с детьми.