Если в чем-то этот кудрявый и был мастак,
то в искусстве увековечить себя. В мостах,
храмах, портиках; бани и мавзолея
не стыдясь, не чураясь и не жалея…
Ни слова, ни деяния Клио столь бережно не хранит,
как отесанный мрамор, порфир, травертин, гранит.
Как же надо с тщеславием породниться!
Мост во имя его к его же ведет гробнице,
и без счета статуй в любом конце известного Риму мира,
от низовий Нила до Нима или Измира.
Славословия сгинут со временем, хоть миллионоусты,
но не тронут века пентелийского камня бюсты…
Лето в городе. Тело моста достигает температуры плоти
у живых, цвет воды в реке скорее подходит воде в болоте,
вековые пинии ветви к немым небесам воздели,
оттеняя массивность и пасмурность цитадели,
солнце грузно зависло над башнею, над стеной…
Император, солнце... Не так ли звал его Антиной,
отсылая вождей из покоев, писцов, ученых...
Ах, смазлив, как же был он смазлив, гречонок!
И делить с ним ложе – совсем не признак дурного тона,
все равно как чертить купола, увлеченно читать Платона,
ведь Гераклу, и Зевсу, и Аполлону века простили
прегрешения и причуды похуже педерастии…
Лето в городе. Выси чисты, кристальны
над деревьями, крышами, над крестами.
Здесь всегда так было, от Тинторетто до Тинто Брасса –
безразличны страсти и возраст, и пол, и раса,
страсть сметает все на своем пути,
ни обломков, ни памяти не найти,
если кто-то о ней не заботился так же рьяно,
в духе Публия Элия Адриана.