Словно старая бритва жужжит бесконечно и нудно
С перебоями, но, не сдаваясь (советский товар),
Бьётся муха в стекло неустанно упрямо всё утро...
И не больно же ей? Может в каске её голова?

А моя голова и сама тарахтит, словно бритва,
Каждый, кто выпивает, с таким состояньем знаком,
Если сразу мечта, и любовь, и надежда убита...
(В летний отпуск однажды гасил я тоску коньяком).

Неожиданно рухнул, как рубль, план на встречу с любимой:
На Бали улетела с подругой, меня позабыв,
Мчаться годы и чувства и мысли отчаянно мимо,
Я теряюсь и пью на волнах неудачной судьбы.

День не первый уже безнадёжно из вечности вылит,
Но упрямо мне грезится образ любимой в ночи...
Да, наверное, чувства ко мне у неё поостыли,
А, возможно, и были они уж не так горячи...

Так зачем же я бьюсь, словно муха, в стекло бесконечно?
За окном жизнь кипит, и прекрасна она - только верь,
А меня ждёт опять одинокий запойнейший вечер...
Может встать и уйти в светлый мир сквозь открытую дверь.

Непременно... (возможно) когда-то закончится это:
Головой мне (ведь каски то нет) бить в стекло надоест.
Иногда, чтоб попасть в царство солнца и яркого света,
Нам придётся тревожно пройти через мрачный подъезд.

Понимаю я, муха, тебя: за стеклом воскресенье,
Но прямого сегодня туда не найдётся пути...
Разгорятся и в нашем камине сырые поленья, -
Дверь распахнута с вечера - ты то, хотя бы, лети...

Не летит…, ищет лёгких путей или тупо не верит,
Что в подъезде есть выход (как жалкая сущность моя).
Я уныло и грустно смотрю на открытые двери,
Безнадёжно и сумрачно вдруг понимая, что я

Никуда не пойду и четвёрышный вновь наливаю,
Ненавидя себя, от безволья, унынья и зла.
Эта муха ещё... мне опять пессимизм навевает...
Взял газету и...
каска её не спасла.