Эту войну ждали,
хотя до конца не верили,
и, тем не менее, -
эта война
началась неожиданно.

Дети радовались грядущим победам
(ведь Красная армия всех сильней!)
Взрослые хмурились, и с тревогой
смотрели на небо,
всё ещё такое мирное;
на своих соседей,
на своих детей,
друг на друга,
и снова на небо, -
словно бы кто-то там
знал ответы на все вопросы,
знал - кто и когда,
и почему нужно именно так.

Потом - тревожные новости,
суета у призывных пунктов,
очереди в магазинах,
напускная смелость мужчин,
женские слёзы тайком,
притихшие дети,
и снова
новости,
новости,
новости -
всё хуже и хуже:
«с тяжёлыми боями…»,
«оставлены города…»,
«под напором превосходящих сил…»

Беженцы, растерянность,
ужасные слухи шёпотом,
от Ивана Палыча нет вестей,
и где он, что с ним –
никто не знает.
За Бариновым пришли –
соседи шушукались: паникёр.
Марту Фридриховну забрали без объяснений,
а дверь опечатали сургучом
цвета запёкшейся крови.

И в ту же ночь –
сирены, разрывы, прожекторы,
тесное бомбоубежище.
Земля вздрагивала, как живая,
тяжело ворочалась, как огромный зверь,
напуганный пожаром
(всего в двух кварталах от нас,
там ещё жила тётя Варя с детьми,
недавно они переехали).

На улице удушливый запах гари,
что-то страшное под брезентом,
колесо от детской коляски,
выбитые стёкла, чей-то крик,
и надо всем этим небо -
такое обычное ещё вчера,
а сегодня такое страшное и опасное.

Но ещё страшнее глаза людей,
не знающих - кто и когда,
и почему нужно именно так.

«Война, война» – какое знакомое слово
а звучит теперь совсем по-другому.

И до победы
ещё долгих четыре года -
почти четыре нечеловечески трудных года,
которые ты проживёшь со своей страной,
чтобы вместе с ней
вытерпеть,
справиться,
победить.

Но ты узнаешь об этом
гораздо позже,
а пока ты
пробуешь произнести
это слово – «война» - вслух,
и не узнаёшь своего голоса.