Бывают минуты, когда ты безволен и слаб, и твой позвоночник завис в состоянии хорды; пространство, учтя перспективу, меняет масштаб, на новый, такой, что не сыщешь в продвинутом ворде; убитое время ползёт за этапом этап и рвётся струною на самом красивом аккорде.
Тебя отторгает любая из очередей, особенно тех, где тебя отродясь не стояло; и дама из самых последних дешёвых… людей пытается тихо стащить на себя одеяло. Так несколько важных, почти гениальных идей, не став парадигмой, являют змеиное жало.
И ты ненавидишь своё подхалимское pro, при этом твоя недобитая contra забыта; и мысли о смерти как спирт обжигают нутро; и лодка любви, разбиваясь о прелести быта, гремит, как змея, кандалы и пустое ведро, к тому же и лодка – не лодка, всего лишь корыто.
И хочется в бездну. И зря не закрыто окно. Но только каскад не оценят, и ри́ттбергер с лутцем шесть – ноль не получат. Ты пьёшь молодое вино, и плавишь свечу на фарфоровом треснувшем блюдце, потом опускаешься плавно на самое дно, стараясь не слышать, как Там над тобою смеются.
А бывают мгновенья, когда ты предательски трезв и не можешь, зажмурившись, просто по-детски заплакать. А пылает душа и хоть капля нужна позарез... И в сердцах покрываешь Вселенную матом и лаком.
Перспективы меняешь, масштабы и что-то ещё и царапаешь тупо гримасу на страждущей роже. Испускает душа оглушительный вопль ни о чём, видя в зеркале то, что давно на тебя не похоже.
И убитое время вершит свою кровную месть за любовь, что когда-то беспечно отправил с обрыва, а теперь, как Иуда, несёшь покаяния крест и взлететь не пытаешься больше, увечный, бескрылый.
И, дрожа в нетерпенье, стремится к бутыли рука не в погоне за истиной, просто в зелёную бездну. Незавиден удел в хороводе безумном скакать, а, трезвея, назад возвращаться по краешкам лезвий.
И такая тоска оттого, что не выжать слезу, И опять в амальгаме чужая помятая морда И пошлёшь парадигму (чего? - позабыто, не суть!), перспективы, масштабы,.... да просто Вселенную к чёрту!
