И взглядом на мальчишеской спине
пересчитаю позвонки-бугорца.

Сошедшему с ума от буйства солнца,
когда рассудок делом не занять,
одно занятие: считать-считать-считать…

С мостков ныряет в прудик детвора,
а я лежу и, в прорезь глаз сощурив,
считаю руки, ноги… Их вода
как будто производит из тепла
помноженного на безмерность дури
свезённых под присмотр «бабуль» и «баб»
тщедушных внуков, кто здоровьем слаб.

И хочется забыть науки муть,
коростой затянувшую подкорку.
И по доске занозной, гнутой в горку,
в заросший тиной прудик сигануть.

И вынырнуть с кувшинкой на башке
таким же обормотам на потеху.
Потом крутить педали… И прореху
на новых плавках зажимать в руке.
Потом шить белой ниткой у соседа
два чёрных края – петать до обеда,
предчувствуя, что дома быть беде.

Что станет бабка как Яга ворчать.
И обещать, мол, позвонит мамане.
А та – отправит в лагерь. Тошно станет
так, что захочется к чертям сбежать.

А «черти»… Как и нынче – на пруду.
И бабки с полотенцами в придачу:
орут и хлещут жопы, и к труду
пытаются привлечь «чертей» на даче.

И я под визги вязну в благодать,
простить всех лиходеев – добрый – склонен.
И за последние лет двадцать, двадцать пять
проваливаюсь в сон, сморённый зноем,
бездумно, безмятежно, без «считать».