--Ше́ри, ты знаешь, ведь это так глупо и странно
биться к тебе телефонной мозаикой слов.
В этой колонии дождь осыпается манной.
Сломанной веткой царапаю буквы «Л Ю». Но
ты не подумай, что я собираюсь вернуться.
Лоции врали, так я их сама и сожгла
в том сентябре.
Как же благоухали настурции...
К чёрту же! Шерлок, скажи мне какого рожна
ты не берёшь эту чёртову чёртову трубку,
если ты пишешь мне письма?! /Одно в десять дней./
Эпистолярной изысканной, адовой мукой
ты умудрился мне сделать гораздо больней,
чем тишиной или даже презрением...
Нежностью писем изранил, разбил, наказал.
Этот твой Лондон, высокой, простуженной тенью,
застит мне солнце. Мне Паддингтонский вокзал
в сны проникает, как вор, каждой ветреной ночью:
Сумрак, туман.
И на перроне ты.
Хочешь, приеду? Скажи же мне. Хочешь? Ну, хочешь?!
Эти гудки – квинтэссенция немоты.
Вновь набираю, кривляясь гротескною маской.
Птицей ослепшей пытаюсь пробиться сквозь двери,
крылья ломая,
перья теряя…
--Здравствуй.
--Ше́ри?