Говорю:
за моим забором ничего твоего нет!
А он достаёт с угрозой игрушечный пистолет
И стреляет в упор свинцовой мёртвой водой.

Доит ночную козу козодой.
Кряхтит.
Пыхтит.

У стрелка растерянный, жалкий вид.
Чует - запахло жареным глупому на беду.
Я же стою вся мокрая. Вот-вот омертвею, жду.
Давно пора бы стрелять вояке целебной живой водой.

Нет молока! Нет молока! - убивается козодой.
Нет воды в пистолете, нет воды, не припас!

Детка щурит белёсый от лунного света глаз,
Будто бы целится. Бьёт его мелко дрожь.
Дай, говорю, пистолет.
Как завизжит: не трожь!
Дай, говорю, подержу. Принеси, дурачок, воды.
Пятится шаг за шагом в заросли лебеды.
Шорох и топот. И чёрная, громкая тишина.
Так вот и буду стоять до первых лучей одна,
Заледенею, замёрзну. Выбора точно нет.
Хоть бы ускорить время, хоть бы настал рассвет!

Вижу - бежит, подпрыгивает, щёки костром горят.
Жду, недоверчиво радуюсь, неужто воды заряд?
Но кто-то ему посоветовал, чтобы уж наповал,
Мол, серебром надёжно, и пулечку детке дал.
А мне-то какая разница, я всё равно мертва.
Если ещё раз явится, глупая голова,
Вот тогда и узнает, как бываю плоха.
Эх, покатаю вояку до первого петуха!
Отобъёт на метёлке задницу, злобный трусливый шкет.
Ведь за моим забором
чужого
нет.