Ночь, тишина… И мысль скулит живее. Закапала словесная вода из крана, за
которым не ржавеет. Два пальца в рот бы, словно провода… К чему-то тянет
жестко заземлиться. Частоты сердца - тот же номинал.
Смешала ночь фамилии и лица. А лучше бы я их не вспоминал - наивных
крошек, хладнокровных гадин, и всех, кто грелись, где воспалено… Да, я был
неразборчив и всеяден. И думал - а не все ли им равно? Не я - другие греи
поматросят спринцованную девичью мечту. Коронный номер - после на
морозе надменно превратиться в «не чету»…
Теперь не то. И ценностные шкалы двоятся, хоть и пьешь, как не в себя.
Иначе как бы сердце привыкало и жить, и вдохновляться, не любя? Но там,
где нет душевных инвестиций, оно и не богач, и не банкрот. Где раньше мог
послать да откреститься, теперь бы поступал наоборот. Стихи - давно не та
кардиограмма, ужимок и эмоций чехарда, в которой поцелуи, залпы, граммы
читались без особого труда. Исчезла краснота сюжетной нити в
надуманности белого стежка. Не к месту озарения наитий являются в ночи
исподтишка. И время на усталом циферблате сцепило стрелки по моей вине:
кто хочет все и сразу, горько платит за это нетерпением вдвойне. Сюжетами
о пне да о колоде, поэзией о камне и косе…
Жизнь схарчит, не подавится, проглотит. С волками будешь жить - скулить,
как все. Рожден - ползи, оставив небу птичье! Для званых стал суровее
отбор. Не страшно, что до боли апатичен - поэтому не вымер до сих пор.
Но как не помянуть Пруткова всуе, на будке созерцая «lupus est», тем самым
на самом себе рисуя переноснОй несбыточности крест? И кажется, что мир
вокруг - бычатня, где кровь одна, да резусы не те. Такая жизнь, что лучше
непечатно в суровой первозданной простоте.
Судьба всегда права. Объект опознан.
Акелы тоже мажут и скулят,
Исправиться хотят, но…
Слишком поздно.
Клыки сточились.
Притупился взгляд.