Зина сказала, что сильно любит Максима.
Услышав это, Аксинья толкнула Зину.
Зина плюнула было Аксинье в рожу,
но промахнулась, и попала в Серёжу.

Серёжа решил, что раз плюёт – значит любит
(он уже месяц как предпочитал Зину Любе).
Но пацанам нельзя ути-пути и всё такое,
и Серёжа ударил Аксинью худой ногою.

Прибежали Боря, София и Иннокентий.
У Иннокентия была сменка в рваном пакете.
И скоро кешины тапки пошли в работу:
левым Серёжу, и правым Борю – а вот вам!

София (что значит мудрызть) тупила дико:
смеялась, мялась, боялась, орала на Вику.
Вика гундела «Мальчики, не деритесь!
Сейчас я на вас пожалуюсь тёте Рите!»

Наконец, пришла тётя Рита с ведром и шваброй,
заорала «А ну, это кто у нас такой храбрый?!»
Шваброй Кешу, тряпкой Зину;
шваброй Борю, тряпкой Аксинью;
Софии – по щам, Серёже – леща,
даже Вике с Любой отсыпала сгоряча.

Тут пришёл я, Арестутель Охраныч Сукин,
поздоровался, достал пирожки из сумки,
уселся, надел очки, костыли отставил,
строго спросил: «Тётя Рита, вы не устали?

На хуа ж в сорок лет татуаж?
На хуа ж акварель на гуашь?
Чо вы их бьёте,
творить не даёте?
У всех кисель на малине,
а у вас на йоде...

Вы ж как Дарт Вейдер, обженившийся с Терешковой,
а тута вам не детсад джедайский, не школа
для наглых подростков из Москоу хай сосаити,
а секция лирики при Союзе писателей!

Говорю вам, Рита, прекратите своё насилие,
и так наши лирики от швабры немного синие.
Поэт – он способен на чувство, когда не порот,
а отлупишь – поэт срывается в трэш и хоррор.

Вот за это наш шеф Сорокинг нас не похвалит,
не на это минкульты нам стока денег давали.
Домойте полы и пилите поэму, Рита,
пока я лирик, пока вы сами не биты.

И не надо в поэме про Блока, шлюх и ежей.
А то читали мы вас уже...»