Их мало – они везде. Чистые-плечистые, словно качки, прикидывающиеся детворой, во дворах тягают штанги от ворот, качаются на сломанных качелях (условный я-мы-прохожий протирает очки и роняет челюсть), проникают в школы и детсады, складывают кубики на прессе, делают мостики, и мосты чинят на Красной Пресне, тут и там бегают в гололёд, чтобы нам было не очень скользко.
А мы? Алё! Ну, а что народ? В пустотном блуждаем поиске, ища на прозрачном краску, невесомые и безвестные, в отсебяшном рабстве-бегстве.
Они... Они выделяются не первым, не высшим, нет, – сортом Экстра.
Экий следственный парадокс: проводок с красным / зелёным ободом, ножницы, – о, жнецы, – опс! – провода, пар-вода, и проводы.
Мир пресен. Солонка треснет.
Живут себе телами спелыми, с делами смелыми, собой гордые, под Питером ли, под Москвой сити, насквозь пропитаны морской скорбью – у самой сути самой работы.
Им, несмотря на всё, всегда весело, всегда здорово, и хочется (очень надо) яда почестей, пересечь резервы – от А до Я до...
...когда закончатся, – нам, лампадным, не хватит мела.
Весь молодой Израиль, точно так, бежит мимо меня...
Толпами.
И яйцеголовые с тупоголовыми, рядышком.