Здесь аккуратные домики лепятся к скалам неведомым божьим клеем;
здесь каждым девичьим сердцем нежно храним, лелеем
образ отважного капитана в чём-то полувоенном, белом,
Клинта такого Иствуда с лёгкой печатью гордыни на загорелом,
пусть и бесхитростном, как бы открытом ветрам и штормам лице;
здесь отовсюду видны корабли, и слышны их лужёных глоток
крики, но в крошечной гавани между рыбачьих лодок,
словно в тесной белёной церкви святого Игнасио в воскресенье,
не поместился бы даже самый плюгавый сейнер.
Дряхлый отец Гаэтано едва взбирается на архаичный резной амвон,
время течёт, течёт бесконечно долго на фоне волн,
девушки уезжают однажды, устав напрасно ждать капитана,
едут подальше от волн, кораблей и старого Гаэтано,
самые терпеливые в пятницу вечером, присоседясь
стайкой к стене церквушки, поют под гитару что-нибудь из Мерсе́дес,
каждый голос в их хоре прилажен, пригнан, притёрт:
"...И пусть Альфонсина покой обретёт..."