Возвращаться на Буги-стрит начинаешь за́долго.
Видишь в зеркале ванной себя – небритого, голозадого,
где-нибудь в чёрной Африке, в Чаде или Ботсване.
Все они на одно лицо, страны, где разве что Бог с вами,
с вашей предательской, вызывающей белизной.
Достаёшь последние чистые джинсы, валишь,
пока с высот не скатился зной,
дух окрестных холмов не вывел на не́бо пылающую ладью...
Развалюха-такси у входа, бросаешь ключи портье,
чёрт побери, к л ю ч и, какой же здесь век... Адью.
...
Нет, терминал не то чтоб из мира волшебных грёз,
но так уж тут повелось – всякий туземный Крёз,
чаще всего отставной заштатный головорез,
должен попасть вместе с женой на вожделенный парижский рейс.
Благоухая приторным, пряным, в немом предвкушении и в поту,
парочка мнётся у VIP-окошка в аэропорту,
и прожигает мятую майку твою эйфорическим блеском глаз,
мол, посмотри-ка, белый, кто здесь чекинится в бизнес-класс.
...
В мягком нутре аэробуса пахнет забытым, но всё же знакомым чем-то,
стюарда, судя по бейджу, зовут Паскаль,
здесь ты неслышно шепчешь Африке: "Африка, отпускай".
Подключаешь вай-фай, поднебесный ска́йнет,
и, о чудо – Африка отпускает.
Вместо трущоб, калашей, ободранных джипов
приходят покой и тишь,
ты до самой своей пересадки спишь,
мчится на милый север небесная колесница,
и Буги-стрит больше тебе не снится.