Дрожит испугом лик Луны, а облака, как буруны её то скроют, наплывая,
то обнажат циничным взглядам холодной праведности звёздной.
В час созерцательный и поздний, когда собаки редко лают;
в трескучей южной тишине, своей игрою светом с тенью,
ночь усыпляет те сомненья, что были днём. Лежим вдвоём.

Сплелись телами в узел плотно, и кожей потною мерцаем
в миндальной влажности прибоя, как водоросль одна, хотя нас двое.
Сбежав от духоты домов, от тесноты, на берегу нашли мы кров,
в рыбацкой лодке сети спутав.
Часы давно пробили полночь, и время перестало длиться,
и превратилось в вереницу истомы сладостных часов.

Без скрипа отомкнув засов запретов и устоев предков,
проник, истёк, остался с тою, с кем даже встречный взгляд порочен,
а грязь обочин чище тени -
условностью происхождений и тьмою выдуманной скверны.
Терзаюсь я, чему быть верным, им или ей, любви моей?

Векам перечу, и не спится.
Гнетёт обычаев, традиций и предрассудков глупых ноша.
Потери будущего в прошлом. Смогу ли я избранниц в сари,
тех, что мне в пару навязали, что ровня мне - отвергнуть,
тем растревожив улей,
оставить всех их ради карих, вот этих глаз из касты парий?
Метеориты. Мысли - пули...

Молчим и всё сильнее жмёмся, как будто прочность спайки нашей
вдруг изнеможет, как заснём, без уз скрепляющих проснёмся,
когда под утро птичьи стайки на пляж пустынный прилетят.
Бледнеют звёзды... не простят.

Слабеет лунное свеченье, зевает будто бы Луна.
Без попеченья оставляет восточным проблескам неясным
нас чуть продрогших и бесстрастных на волю дня, храня...
Храня надежду, что мы до ночи доживём, сюда вернёмся вместе...
Впрочем...
Пусть время всё за нас решает.

На небе лотос распускает зари нежнейшей лепестки...
Проснулись люди у реки, их голоса ручьём впадают, несутся дальше в океан.
Глаза любимой в поволоке.
Миг расставанья, как дурман.
День нарождается жестокий, за край плескается с небес,
свет карамельный источая.
Оделись. Снова я брахман...
Изгнанник своего же рая.