Когда однажды распахнул он дверь, большой, в снегу, в овчинном полушубке,
На звонницах окрестных деревень колокола к вечерне звали гулко.
Огарок свечки осветил лицо и синих глаз манящую усталость,
И мама, спохватившись, за отцом засеменила в кухню. Я осталась.
- Дитя ещё, - отец, вздохнув, сказал.
Прислушалась, вбирая звуки кожей.
- Когда случилось это?
- Год назад.
Упала. И ходить теперь не может.
Вернулись.
Мама плачет, мнёт платок и молится дрожащими губами:
«На все готовы. Только бы помог...»
И темнота, и только голос мамин.

С десяток лет прошло, хожу давно. Есть дом, хозяйство, муж, уклад, достаток.
И к жизни новой попривыкла, но люблю другого. Tяжела расплата -
За все когда-то выставляет счёт
судьба. И мой подарок дюже горек.
А мама ... теребит во снах плечо, и молится, и в ночь белугой воет.

Ведьмак, изгой, отшельник, про него в деревне люди всякое болтают -
Мол, бессердечный, губит колдовством, но нет его - лежу пластом, больная.
Незваным ходит, будто бы узду потянет, задохнусь на миг от жажды -
Как чуда каждой новой встречи жду и умираю снова после каждой.
Ходили слухи, что таких невест, у знахаря с десяток в околотке,
А мне плевать! Что волк, поманит в лес -
пойду к нему на зов ягнёнком кротким.

Когда пробьёт его последний час,
Он к перекрёстку выйдет неотпетый
Сорвусь за ним, отчаянно бренча -
разменной мелкой брошенной монетой.