Однажды он понял: от скорби смертельно устал,
любви не пробиться из этого света на тот,
она обращается горем и сушит, и жжёт,
ей нужен приют на земле, нужен свой Тадж-Махал.

Он сдёрнул портьеры, открыл нараспашку окно,
и пьяный от света и воздуха тихо уснул.
Ему снился письменный стол, и обшарпанный стул,
и книги, как плиты гранита на спинах слонов.

И горе, и радость с тех пор, будто Джамна и Ганг,
текли параллельно, чтоб слиться в романе о ней.
Но труд был закончен, а стало не легче - больней,
он лгал: «Надо править финал»,- закурив невзатяг.

Знал, боли не будет пока соблюдён ритуал:
взять стул, сесть за стол, утонуть в бесконечности строк.
Уже не любил, только память хранил и берёг.
Но снилась она и просила покоя. Не дал.