«Всё циклично.
Море вечно.
Звёзд коварность в нём сгорает,
и песчинкою ничтожной человека интеграл —
в суетливости гонимый…
Может, в бездне скрытность Рая?
Отчего же чайка стонет так по-женски между скал…»
© Ч. И

В чароитовой глади утопится лунный серп,
мир до первых лучей будто слеп,
непроглядно сер.
Глубоко, возле самого дна зародятся волны,
побегут хороводиться с ветром и кружева
беспокойным прозрачным рукам разрешат срывать,
груди гребней от пенных одежд избавлять фривольно,
в шелковистую гальку вжимать водяной спиной,
зябкость зимнюю,
капля за каплей,
менять на зной —
до кипения соли в подкожных сетях-сосудах.
Разбиваться на брызги,
на тысячи мелких «я»,
диамантовой крошкой в падении вверх сиять,
разделённо безумствовать в ветреных ласках блудных.

К ним в агонии ревности чайки летят, кричат —
в каждом пёрышке белом оставил мистраль печать
амортенцией запахов,
прытью воздушных танцев.
Им бы в токах прохладных, где чувственный парадиз,
распластавшись,
парить
и парить,
не спускаясь вниз,
навсегда в средоточии неги и грёз остаться.
Но отчаянье чаячье, вязкое, как туман,
гонит мстить, оставляя на водах десятки ран,
рассекая упругую плоть уголками крыльев.
Только дерзким разлучницам к боли не привыкать —
их давно гнев огня выносить приучил закат,
и касания злые экстаз остротой усилят.

Полутьма в полусвет незаметно перетечёт,
солнцем тронуты, шалости станут почти не в счёт,
успокоится море,
утихнут,
задремлют птицы,
день подарит янтарь чароиту холодных вод.

Но наступит пора — деспотичное торжество
раннеутренней жажды
нахлынет...
и воплотится.