Кроме чёрной ткани ночи
с золотой булавкой,
на дворе ни пятнышка светлее,
море в темени клокочет
включенной заставкой
за грядой невидимых ветвей.
Не уснуть под стоны ветра
и под шорох листьев;
будто вспышки пламени в золе –
в дебрях глаз твоих заметны
огненные лисы
от сигары тлеющей во мгле.

Эти огненные лисы ярче, ближе, ниже,
гаснут, вспыхивают, вьются, но
утопаю в умбре ночи, ничего не вижу,
ничего не вижу, ничего...

***

Разбуди меня рано-рано,
я сама помелю тебе кофе,
помелю и сварю, и подую,
и сварганю большой хачапури.
Разбуди, когда гонят баранов
на обросший травой, горный профиль,
и доносится звон ачамгура
из соседнего дома под туей.

Просыпаюсь, а звуков не слышу —
ни баранов, ни струн, ни помола,
ни пастух на коне не гарцует,
ни движений вокруг, ни деяний;
вижу — вертится флюгер на крыше,
вспоминаю – что снилось — не помню,
но повсюду твои поцелуи,
ты оставил их под одеялом.

***

Рядом с ним легко потерять дар речи,
превратиться в балованную паву,
мир становится ярким и безупречным,
потому он этим миром правит,
потому что он знает всё, как лучше,
и мечты выхватывает из мыслей —
достаёт луну, разгоняет тучи;
провожает ночью бродить по мысу,
сочинять, смеяться, копаться в прошлом,
задавать вопросы, искать ответы,
собирать упавшие звёзды в ковшик,
и собой загораживает от ветра;
я же с чайками ною навзрыд о прежнем,
но мы мчимся от ливня под чью-то ветошь,
чтобы долго касаться друг друга нежно,
потому что он может всласть утешить,
потому что в эре – безумной вовсе —
неминуемо свыше даются знаки.
И какое же чувство меня уносит?
Не скажу, не скажу, не скажу...
не знаю...