Глузского беспокоили сны. И то, что в сон клонило сразу, как только он выходил из корпусного блока. Так что вот уже шесть лет, после работы садясь в машину, он знал – лучше пока никуда не ехать. Опасно, чёрт возьми: заснёт. Поэтому он даже не заводил мотор, а садился – и покорно засыпал. И только через час ехал домой. А сны свои помнил.

Сны были прекрасны. Все, как один – цветные. В них счастливые люди занимались самыми различными делами, иногда повседневными, когда готовили что-то или разговаривали… а иногда они романтично собирали цветы на лужайках… Но порой их занятия были очень необычными: например Глузский помнил, как один из ему приснившихся героев прыгал с парашютом… тот раскрылся ярким многоцветным крылом и герой летел над землёй, а внизу проплывали реки, леса… Лепота!

Но Глузскому было страшно. Боялся он этих снов. И никому о них не рассказывал, кроме одного-единственного раза, когда, немного запинаясь, поделился своими чувствами с Витькой Машковым, однокурсником, одногруппником, а на тот момент собутыльником. Витька работал психиатром в третьей городской и подрабатывал частной психотерапией. С кем, как не с ним на эту тему? Витька выслушал, посмотрел на Глузского как-то странно и сказал: "Ты ещё радуйся…" И всё. И заговорил о другом. А Глузский уже и сам пожалел, что рассказал.

Да и что рассказывать?

Вот например, сегодня… Всё как обычно: обычный осенний день, обычная листва, желтая и красная, лежит на тропинке. Ничем не примечательная обычная дверь приземистого здания в дальнем уголке больничного парка.

Это морг.

В ваннах, как обычно, лежат тела и фрагменты тел. На рабочем столе – труп немолодой женщины со светлыми и жидкими волосами на голове и деформированным разрезом от паха до грудины, грубо и редко зашитым после вчерашнего вскрытия. Родинка на шее. Серый цвет и желтизна кожи вперемешку. Давно привычный запах формальдегида. Инструменты блестят на хромированной стойке… Два санитара, два Семёна, быстро сворачивают свой перекус.

Сегодня на лечфак нужна рука, кисть и предплечье, до локтя. А Глузский в морге и патологоанатом, и прозектор – всё в одном лице. Ему и платят, и доплачивают.

Переодеваясь, Глузский привычно думает: "Да неужто в поликлинику, участковым терапевтом? А жить тогда на что? И хорошо, что Таня не против – не брезглива, сама когда-то лечила, а сейчас, вон, с Мишкой и Сашкой сидит. И этому рада, нравится… А что? – работа её теперь дома… Да и вообще – нормальная у меня здесь работа! И на моё место желающие есть… и ох как немало! А сны… да уж как-нибудь переживу…"

В общем – всё нормально, всё обычно. Не о чем рассказывать.

Но вот только сны… Глузский точно знает, кто ему приснится сегодня, после работы. Точно знает, что приснится ему белокурая девочка с родинкой на шее, счастливая и смеющаяся. Вчера она бегала по опушке леса с сачком, кузнечиков и бабочек ловила. Её мама и папа – их лиц было не разглядеть – стояли на пороге небольшого домика, махали ей руками. А сама она – то подкрадывалась к очередному кузнечику, сидевшему на листе осоки, то к крапивнице… В общем – счастливое детство Глузскому снилось, во всей его красе… Только вот лицо девочки иногда становилось взрослым.

А чем она займётся сегодня – Глузский пока не знает. И эта загадка привычно будет преследовать его до конца рабочего дня.

Но вечером ответ будет получен. Всё будет как всегда. Как всегда…

"Ты ещё радуйся…" – вдруг вспомнилось Глузскому.

И стало ему как-то совсем уж по-настоящему страшно…