Бенефис переопубликован в качестве дополнения к авто(р)портрету Алексея Кузнецова

Московские гастроли

Еду в Москву. Далеко и холодно, но очень хочется. Тем более, не ради праздного гуляния, а по приглашению настолько серьезному, что игнорировать его даже случайно и не намеренно подобно творческой гибели. Поэтому в сумке лежит заранее приготовленная программа моего вечера, рассчитанная на два часа чтения. Можно было не закладывать ее на самое дно, а перечитывать и повторять в поезде, но большинство текстов я и так помню почти наизусть. Пусть лежит. Читать же всю дорогу буду «Возрождение» Стивена Кинга – очень хорошо для плацкартного вагона. Дома целая полка заставлена его книгами – пришлось много поездить в девяностые-нулевые. А все же замечательный писатель! Борис Стругацкий однажды сказал, что можно было бы назвать его гением, если бы он не описывал все, что приходит в голову.

Незадолго до отъезда представил себя стоящим на перроне Волгоградского вокзала, припомнил бесконечные командировки и написал почти автобиографично:

Мой шурин

Мой шурин стоит на перроне –
Короткая стрижка.
Он едет в Москву, он в конторе
Немалая шишка.

В руках у него чемоданчик –
Печати, бумажки,
Колбаски копчёной калачик
И водка во фляжке.

Мой шурин серьёзен и важен
На вид, а на деле
Подвыпьет – такого расскажет,
Что все обалдеют.

Мужик он нескучный и ладный,
В чём только не профи! –
Картошки пожарит, коль надо,
И сделает кофе.

Приедет он в город богатый,
Хвалёный, неблизкий,
Большому столичному брату
Поклонится низко,

Подспорит, поддакнет, подмажет
И шляпой подмашет –
Глядишь, что-то сдвинется даже
В провинции нашей.

Родные просторы Отчизны,
Великие дали
Милее ему в этой жизни
Чинов и медалей.

Чуть что, сквозь погоды и бури,
То ль к богу, то ль к чёрту,
В Москву отправляется шурин
Бывалый и тёртый.

Насчет большой шишки, конечно, приврал, да и все прочее приукрасил… то есть, проявил творческий подход. И правильно, иначе все мои стихи были бы скучными и однообразными – такими не займешь слушателя и на десять минут, не то что на два часа.

Время за чтением летит быстро, да и ехать, собственно, всего 20 часов – вечер, ночь, утро. В два часа дня прибываем на Павелецкий вокзал. Из окна поезда вижу Елену Севрюгину. Она организатор и ведущая моего вечера. За ней, словно за матерью, я буду следовать дальше – точнее, по адресу ул. Большая Никитская 53, Центральный дом литераторов.



Волновался ли я? Нет. До и после – разумеется. Но все волнения пропадают, когда берешь микрофон и начинаешь читать. Уверенность крепнет, когда видишь, что народу это интересно, что тебе удалось-таки рассмешить или опечалить, или просто обратить внимание. Тогда твоя задача выполнена, ведь зритель пришел не просто поглазеть на провинциальную диковину. Задача выполнена вдвойне, если среди зрителей расположилось руководство литературно-музыкального объединения «Избранники муз» и аплодирует твоим опусам. Поверьте на слово.

Перед тем, как представиться, я в качестве заставки прочитал одно из своих старых стихотворений – немного неправильное, но дорогое мне и очень воспринимаемое на слух. Расчет был прост – мое имя все равно никому ничего не скажет, а в качестве подписи под тремя катренами вдруг да и прозвучит. Я не ошибся.

Вся наша жизнь – мозаика моментов.
А я ведь был всего лишь подшофе…
Но ты ушла под плеск аплодисметов,
Забыв меня, как варежку, в кафе.

И я простил… А что мне оставалось?
Ведь ты опять лгала себе самой.
Душа спала, а тело зло смеялось,
Втыкая шпильки в слякоть мостовой.

А день сгорал в закате цвета паприки…
Но это был уже не твой пиар.
Весь мир – театр, и все мы в нем – театрики,
И в каждом тот еще репертуар!

А дальше все было отлично. После вечера был превосходный коньяк в приятной компании, а на следующий день бассейн с сауной. Теперь догадайтесь, кому и за что я исполнен самой искренней благодарности? Это несложно.

Хочу дополнить свой очерк стихами, которые вызвали, если мне не померещилось, наиболее шумную реакцию публики. Все же это самая верная оценка. А критики пусть вещают со своей колокольни. Я их тоже очень люблю и всегда внимательно слушаю.



Он всё-таки любил

Верёвками питаться не любил он,
Но ей тогда настолько дорожил,
Что кушал их, намазывая мылом,
И говорил: «Спагетти хороши!»

С годами чувства тихо угасали,
А прочие потребности росли.
Она теперь могла картошку с салом
И молоко с овсянкой и мюсли.

Но похвалы давно не получала,
И, уязвившись тем, в один из дней
Кулинарию долго изучала,
В итоге получив два литра щей.

Как в ожиданьи взгляд у ней искрился!
Хотелось пританцовывать и петь.
А муж, в кафе поужинав, явился
И рухнул в кресло новости смотреть.

Он заглянул на кухню утром рано,
Где в море слёз ее кораблик плыл.
И скушал всё! Весь суп её поганый.
Жену свою он всё-таки любил.

Вовка и демон

Случай глупейший, но помнится чётко.
Дом, коммуналка в рабочем районе,
Раннее утро, за окнами «пчёлка»*
В клочьях тумана колёсами тонет.

Я в туалет приблизительно пятый,
Очередь вовсе не движется. Тётя –
Верх в бигудях, на халате заплата –
В хлипкую дверь маникюром колотит:

– Вовка, ты очередь выстроил, дурень!
Тут, между прочим, страдают детишки!
Вовка вдруг вышел, суров и нахмурен,
Комкает в пальцах страницы из книжки.

– Вы уж простите – ей-ей, не нарочно!
Чьё, малышня? Кем написано, то есть?
Жёлтые, драные ткнул мне листочки.
– Лермонтов, «Демон», восточная повесть…

– Всё. Смену сбагрю, и в библиотеку!
Ты-то меня понимаешь, отличник –
Нужно оно для души человеку.
Вечером, правда, был пьян, как обычно.

Вряд ли коснулся он классики высшей,
Только с тех пор всем пытался сосватать:
– Лермонтов, знаешь, как здорово пишет!
«Демона», брат, не читал? Эх ты, лапоть!

Ходики

Ночью в молчании, слюни пустив
На кружевную подушку,
Спит мой досель недописанный стих,
Грустно сопя под кукушку.

Плох он, хорош ли… Ах, времени нет!
Мысли мерцают минутно.
Ходики, милые, дайте ответ:
Что мне с ним сделать наутро –

Подретушировать, выправить стиль,
Чтобы не выглядел странно,
Прооперировать, охолостить
Или прикончить гуманно?

Снова «ку-ку»… Простоват звукоряд.
Впрочем, секунда – не прима.
Гирьки работают, стрелки летят
Медленно, неумолимо.

Может, к утру он и так будет мёртв
Сам, без таблеток и грелок?

Теплится зарево, страшен полёт,
Тонких, безжалостных стрелок…

Дождь

Прикроем дверь, приглушим свет –
Так лучше.
А дождь в окно «да-да-нет-нет»
Всё гуще.
Кури. Я бросил. А вина
Не надо.
Ты говоришь, судьба свела?
Да ладно…
«Ты помнишь, Лёшенька? Тогда…»
Да, помню.
А дождь своё «нет-нет-да-да»
Неровно.
Так странно – грёзы наяву,
Как будто.
Ты хочешь знать, как я живу?
Нетрудно,
И жду – вот праздник иногда
Наступит.
А этот ливень «да-да-да»
Всё лупит:
«Не стоит думать о любви
Так строго,
Слиянье будет через миг,
Ей богу!
Не принимали что ль на грудь
Осадков?
И лет прошло совсем чуть-чуть –
Десятков…
Кому же всё вернуть сполна –
Не вам ли?»
…………………………………
Ты слышишь? «Нет» и тишина,
Ни капли.
Вновь за окном привычный зной
И вечер.
Куда спешишь? …и я домой.
До встречи!

Любовь

Двое. Гудки. Серебристая рань.
Чистая форма, сержантские лычки.
Скоро уедет он в тмутаракань,
Прыгнув в вагон скоростной электрички.

Мама тебе говорила, а ты
Нос задирала, перечила смело.
Всё приняла – поцелуи, цветы,
Всё отдала, что от бога имела.

Ведь не заставил он, не приказал –
Это любовь, велика и бесстрашна.
Ночи горячие. Утро. Вокзал.
Локомотивы, застывшие в марше.

Двое. Гудки. Остановка, разгон.
В долгую память прощальная ласка
Там, где заканчивается перрон,
Где начинается новая сказка –

Сказка с ещё неизвестным концом,
Хоть по сюжету привычно-простая.
Станет в ней кто-то в конце подлецом
Или героем? – не знаю... Не знаю.

Метель

В кастрюле булькает борщок.
И сыт, а хочется ещё –
Зимой бывает.
А снег на город налетел,
В окне бродячая метель
Скулит и лает.

Она ершится, словно бес,
И всех, наверно, хочет съесть
На эти святцы.
Ей и столица нипочём.
Сыта, а хочется ещё –
Куда ж деваться.

Белым-белы стоят дома,
На перекрёстках кутерьма,
Гудят клаксоны,
Тут каждый нынче острослов,
И лихо кружат меж столбов
Снежинок сонмы.

Ни по делам, ни в магазин –
Одна беда от этих зим,
Одни проблемы.
Кругом депрессии и стресс,
Лишь для поэтов, поэтесс –
Нет лучше темы.

На кухнях чайники кипят,
Борщей домашних аромат,
Блинов и кваса.
Часам давно потерян счёт,
И жить так хочется ещё,
И жизнь прекрасна.

Вторая половина «Возрождения» была прочитана на обратном пути. Все же есть в мире достойные, по-настоящему интересные авторы, точно есть.