Истлели образы и лица
у череды эпох жестоких,
хранят лишь мрамор и гранит
фигуры жён-кариатид,
беременных на вящих сроках.

В регестах прошлого пылится
пелопонесское фиаско.
Плененье, рабство и позор
приняв, жестокости в укор,
несут карнизы и пилястры.

Архитектурным моветоном
стоят беременные жрицы,
в Москве, в Большом Головином.
Вертеп с трагедией, в одно,
во все века готовы слиться.

Потухли злачные притоны
и жриц развязность и жеманность,
с огнями «красных фонарей».
В Большом Головином теперь
«любви старинные туманы»
в туманностях столетий тонут.