Наверное, нужно быть немного чокнутым, чтобы бросить все и помчаться на другой конец города ради встречи с каким-то незнакомцем. Ну, пусть даже с незнакомкой. Какая разница. Но я так обрадовался, услышав настоящий человеческий голос, без этого отвратительного пришептывания, шипения и ворчания, что совсем потерял голову. Мы и поговорили-то каких-то пару минут о всякой ерунде.
«Где живешь?»
«Что любишь?»
«Чем занимаешься?»
«Что делаешь сегодня? А как насчет встретиться? В полчетвертого?» - «Где?» - «У центрального вокзала? Сходим в автоматическое кафе на крыше» - секундная заминка... «Хорошо».
Я стеснялся задавать личные вопросы. Она, видимо, тоже. И самого главного мы друг у друга не спросили: «Ты принимаешь авиву?»
Хотя, что толку? Ответ и так понятен: принимают все. Кроме меня.
Я сошел с монорельса и огляделся, выискивая в толпе мордочку симпатичной полукошки. Ну, то есть, толпа – это сильно сказано. В это время дня на улицах почти никого не бывает. Особенно летом, да еще в такую жару, когда асфальт пышет зноем, как нагретая сковородка. А стеклянный навес вокзала создает эффект парника. Так что горячий воздух обжигает легкие, а от бьющего в глаза света хочется зажмуриться. Впрочем, у разноцветного габиона стояла и щебетала о чем-то стайка полукошек-девочек. Совсем молоденькие, лет по пятнадцать-шестнадцать. У некоторых из них из-под летних платьиц торчали длинные хвосты. А у одной сквозь короткий ежик волос пробивались мохнатые стоячие ушки. Это выглядело одновременно пугающе и трогательно. Да еще толстый полукот – уже почти превращенец – покупал в автоматическом киоске бутылку молока. Он с видимым трудом держался на ногах и, отхлебнув прямо из горлышка пару глотков, опустился на четвереньки. Я пожал плечами и отвернулся.
Ну где же ты, подруга? Постою еще минут пять – и уйду, - решил я, - пока окончательно не спекся. Хотелось уползти куда-нибудь, где попрохладнее, все равно куда. Но единственное росшее на вокзальной площади дерево почти не давало тени, да и под тем на лавочке спал превращенец. Крупный, размером с небольшую рысь, он растянулся на всю скамейку, пузом кверху, в вальяжно-непристойной позе. Не знаю, кошка или кот, из-за меха не видно, а по другим признакам я так и не научился их различать. Его ослепительно белый пух, легкий и шелковистый, сверкал на солнце, как огромная куча сахарного песка.
Минутная стрелка ползла по циферблату, а я все ждал, переминаясь с ноги на ногу и поминутно утирая пот. В голову лезли не то что даже воспоминания, а какие-то сумбурные мысли. Как это было... Как все мы дошли до жизни такой? Как случилось, что я стою тут на жаре, в странной компании полузверей. Вместо того, чтобы сидеть в офисе или дома с женой – пить холодный чай. Снежана... Словно укол под сердце.
Все началось шесть лет назад с появления на рынке пищевых добавок неизвестного лекарства под названием «авива». Сперва, я помню, его рекламировали как безобидное средство для похудения. И действительно. Те, кто его принимал, быстро худели, утончаясь в талии, обретая гибкость и ловкость. Пожилые дамы и господа – молодели на глазах и скакали, как двадцатилетние. На лысинах начинали расти волосы, правда, больше похожие на кошачью шерсть, густую и бархатную, которую так и хотелось погладить мимоходом. Люди менялись. Отращивали хвосты и бегали на четвереньках. Рычали и мяукали. Спали по восемнадцать часов в сутки. Ловкость и проворство сменялись ленцой, изнеженностью, дремотной апатией. Уже всем стало ясно, что «авива» - никакая не пищевая добавка, а сильнейший мутаген, за каких-нибудь полгода превращавший человека в животное, а точнее – в кошку.
Наверное, вы думаете, что кого-то за это наказали, а лекарство срочно изъяли из аптек? Ничего подобного! Быть кошкой, а точнее – превращенцем, как их теперь называли, стало модно. Уличные билборды запестрели цитатами из Стефана Гарнье и просто какими-то тупыми лозунгами.
«Котов любят за то, что они есть!»
«Кот делает то, что ему нравится – и в этом его свобода!»
«Рыжему коту не придет в голову стать черным, пушистому – гладкошерстным, сфинксу – мейн куном. Кот доволен собой на все сто, даже если выглядит облезлым».
«Кошки принимают себя любыми».
«Котов не мучает совесть».
«Кошки не сомневаются, не ищут, не сожалеют, они – живут!»
Фильмы, телепередачи, рекламные вставки – вбивали в головы одно и то же. Пей «кошачьи таблетки», и ты избавишься от всех забот. На концертах об этом орали поп-певцы. Кричали газетные заголовки. Блогеры-полукоты взахлеб описывали все этапы своего превращения, пока их руки окончательно не мутировали в лапы, а речь не становилась невнятной. Но и после этого они иногда мелькали в сети усатыми кошачьими мордашками. Ничего не говорили, но загадочно улыбались, как их чеширские собратья из старой сказки.
«Авиву» буквально сметали с аптечных полок, а города наполнились превращенцами и полукошками. Последних иногда трудно было отличить от людей, особенно в самом начале перехода, разве что по странной упругой походке и зеленому блеску в глазах.
Потом кто-то распустил слух о новом вирусе, смертельном для человека, но безобидном для кошек. Возможно, это была правда. А может, и нет. Я не видел, чтобы кто-то умирал, да и сам на здоровье не жаловался. А потом – все посыпалось... Отключились телевидение и интернет. Онемело радио. Перестали выходить газеты. Не печатались книги. Позакрывались школы и библиотеки. Кошачьи обитатели города во всем этом не нуждались. Осталась, правда, одна газетенка, не знаю, кто ее издавал, люди или какие-то особенно активные полукошки. Но от ее публикаций у меня волосы на голове вставали дыбом. «Стерильны ли превращенцы?» Боже мой! О чем же вы, ученые умники, думали раньше?! Что же вы, идиоты, натворили? Я надеялся, что все это – пустые сплетни и фантазии газетчиков, хотя еще ни разу не встретил в городе ни одного котенка. А впрочем, судить о подобных вещах было рано.
Автоматические киоски еще продавали еду, но какую-то одноообразную и, честно говоря, невкусную, больше напоминавшую кошачьи консервы, чем нормальную пищу. Еще работала телефонная линия. И по единственному уцелевшему маршруту ходил монорельс...
Он подкатил бесшумно – маленький серебристый вагончик, бросив такой острый блик мне в зрачки, что я чуть не ослеп. А когда смигнул слезы – увидел ее. Она вышла под стеклянную крышу вокзала и беспомощно озиралась, как я минут пятнадцать назад. Молодая, совсем девчонка, в коротких оранжевых брючках и зеленой блузке. Темные волосы, перехваченные красной лентой, и маленькая белая сумочка под мышкой. Я приблизился, не решаясь окликнуть незнакомку. Но она словно почувствовала мое присутствие и, обернувшись, уставилась мне в лицо ярко-зелеными глазами. Все ясно. Я чуть было не развернулся и не ушел, но в последний момент передумал. Подавив невольный вздох, я протянул девушке руку.
- Рич.
- Лика.
Мы медленно двинулись по направлению к трем небоскребам, которые, выстроясь, как школьники по росту, соприкасались стенами. А их крыши – поднимались террасами, причем с одной на другую вели короткие металлические лестницы. На эти небоскребы я не забирался очень давно, но помнил, что на второй терраске когда-то находилось автоматическое кафе. И надеялся, что оно есть там и сейчас.
Мы с Ликой молчали и, словно опасаясь споткнуться на ровном месте, смотрели себе под ноги. Если бы не горячий неподвижный воздух, давящий запахи, я мог бы, наверное, ощутить едва заметную ауру «превращения». Но вместо этого мне чудился аромат дешевых цветочных духов, так некстати напомнивший Снежану. И еще какое-то беспокойство. Запах страха? Но полукошки не боятся высоты. А у меня голова кружилась при одной только мысли о третьей – ничем не огороженной площадке. Там всегда гуляет ветер, даже в самый тихий день. И крыша-корабль как будто дрейфует по бескрайнему синему морю, кипящему легкими барашками облаков.
Мы прошли через первую терассу – сад, неухоженный, одичавший. Там росли какие-то кусты и деревья, а по лужайке ползал робот-газонокосилка. Совершенно излишний, потому что трава под солнцем выгорела до ломкой белизны и нуждалась не в стрижке, а в поливе.
Зато кафе, хоть и оказалось, естественно, безлюдным, но автомат-раздатчик в нем работал. И сгрудились вокруг не очень чистые, запыленные, но не ломаные столики. Из-под одного выбралась, потягиваясь, маленькая тигровая кошка. Не превращенец – настоящая. И, пронзительно мяукнув, потерлась головой о мои брюки.
- Погоди, сестренка, - улыбнулся я и показал ей пустые ладони. – Пока ничего для тебя нет. Но сейчас будет.
Я вставил свою карточку в автомат, и он выплюнул две банки подозрительных консервов и две бутылочки напитка, по цвету похожего на разбавленное молоко. Следом вылетели две пластиковые тарелки. Не густо.
- Едят здесь, очевидно, руками, - заметил я. – А пьют из бутылок.
Мы сели за столик и, открыв консервы, первым делом накормили кошку. Лика отхлебнула напиток и, поморщившись, отставила бутылочку в сторону.
- Когда-то здесь подавали мороженое, - сказала она мечтательно. – В красивых вазочках. И было весело. Играла музыка. Рич, ты любишь мороженое?
- Нет, - ответил я. – Но сейчас съел бы целый килограмм.
- Я тоже. Два килограмма.
Хорошая у нее улыбка. Чистая.
- Я бывала здесь много раз, с родителями, - продолжала она. – Мы сидели вон там, у лестницы, в тени от другой крыши. Папа всегда брал себе шоколадный пломбир. А мама... – словно запнувшись обо что-то взглядом, она замолчала.
- Я тоже иногда приходил. С женой, - сказал я и осекся.
- Ты женат? – она подняла на меня изумленные глаза.
- Был... то есть, и сейчас, наверное... Мою жену звали Снежана. А сейчас я зову ее Снежка. Она откликается.
Над столиком повисла пауза – плотная, как дым.
- Понимаю, - вздохнула, наконец, Лика.
Я кивнул, едва сдерживаясь, чтобы не вспылить.
Да что ты понимаешь, девочка, хотелось мне сказать. Ты хоть раз любила? Так, чтобы звезды из глаз. И все тело – в огне. А я любил. Ее, мою Снежану.
Я на коленях перед ней стоял. Умолял не пробовать эти таблетки. Но она смеялась над моими страхами. Для нее это была игра. «Ну что ты, Рич, - говорила жена, усмехаясь. – Что ты, в самом деле? Я не собираюсь идти до конца и в кого-то превращаться. Только попробую. Все пишут, как это классно. Тебе самому разве не интересно, новые ощущения, внутренняя свобода... Я и на твою долю взяла... Вот, бери, не стесняйся, это подарок... Ну ты зануда, Рич! А я все равно попробую. Если не понравится, я ее сразу брошу, эту «авиву»!»
И действительно, начатый курс можно было прервать – но только в самом начале. Очень быстро наступала точка невозврата. Таблетки после нее только ускоряли превращение, но процесс уже шел сам по себе. Однажды запущенный, он не мог обратиться вспять.
Это чудовищная пытка – видеть любимую рядом с собой, прикасаться к ней, зная, что она потеряна навсегда. Изо дня в день наблюдать, как она обрастает шерстью, утрачивает речь, а возможно, и разум, красоту, живость, человеческий облик.
Впрочем, наша интимная жизнь прервалась почти сразу же, после третьей или четвертой таблетки. У полукошек появляется такой особый запах, который полностью отбивает всякое желание. Мы засыпали на одной кровати, повернувшись друг к другу спиной. Не чужие, но и не близкие. Словно разделенные стеклянной перегородкой. Снежана – уплывая в свои безмятежные, звериные сны. Я – глотая слезы и бормоча в полудреме ее имя.
Хотел ли я последовать за ней? Иногда, в минуты самого мрачного отчаяния – да. Для меня превращение было подобно суициду. Оказаться выброшенным в иное измерение. В другом теле. С совершенно другими чувствами, ощущениями, мыслями... а то и вовсе без них. Разумны ли превращенцы? Я так этого и не понял. Порой мне казалось, что да. Иногда, когда Снежка смотрела на меня глубокими синими глазами и я, погружаясь в них, уходил воспоминаниями далеко в наше прошлое, в котором мы были юны и счастливы... Мне чудилось тогда в ее взгляде скрытое страдание, сожаление... или даже – любовь. В другое время, когда она апатично лежала на диване, я с ума сходил от бессилия докричаться до нее, расшевелить, хоть на пару минут сделать прежней Снежаной. В конце концов я махнул рукой на все: на себя, на жену, на идиотские слухи, на якобы смертельный вирус – и, решив умереть человеком, выбросил упаковку с «авивой». Я знал, что это ничего не изменит. Что все бессмысленно – любой протест, поступок или же их отсутствие, и что цивилизация летит в пропасть. Но ничего больше я для этого пропащего мира сделать не мог. Я понятия не имел, остался ли на Земле хоть один подобный мне безумец. Но каждый день подолгу сидел у телефона, набирая все подряд приходящие в голову номера, в тщетной надежде на... я и сам не понимал, на что.
- Рич... Рич?
Я едва узнал ее – девушку, сидящую напротив. Она с беспокойством заглядывала мне в лицо. Наверное, я слишком долго молчал.
- Извини, Лика. Задумался.
- Я тебе сделала больно, да?
Я качнул головой.
- Мои родители тоже превращенцы, - сказала она. – Одни из первых. Они не хотели быть кошками. А просто... мама все время мечтала похудеть. Она очень обрадовалась этому новому лекарству. И папа – с ней за компанию.
- Их обманули, - кивнул я. – Нас всех обманули.
- Они хорошие, ласковые... Я их все равно люблю. Но... но...
Я накрыл ее руку своей.
- Отдадим это молоко кошке. И пойдем на верхнюю площадку. Там прохладнее.
На последней террасе, и правда, гулял ветер, извлекая тонкую, дрожащую музыку из целого леса антенн, торчащих по всей крыше. Лишенные веток и листвы, звонкие металлические деревья росли прямо, будто по линеечке. Но, как в настоящем лесу, их нежило солнце, и струился у корней редкий желтоватый туман.
- Что это? – спросила Лика. – Откуда здесь дым?
- Это облака.
- Мы так высоко? Или небо так низко?
- И то, и другое, - усмехнулся я и, бережно взяв девушку под локоток, подтолкнул ее на край. – Посмотрим на город? Отсюда очень красивый вид.
Зеленые глаза бывают и от рождения. И если сейчас она побледнеет и зажмурится, то...
Побледнела и зажмурилась. И отпрянула назад.
- Боишься высоты? – у меня закружилась голова, и не только от страха. - Я, если честно, тоже...
- Я думала, ты полукот!
- Я думал, что ты полукошка!
Воскликнули мы одновременно и от радости обнялись. Потом снова осторожно приблизились к расстилавшейся у наших ног пропасти и посмотрели вниз. Город лежал под нами – прекрасный, как на картинке. Немой, освещенный солнцем, неподвижный, точно скованный сонным параличом. Его улицы, башенки, магистрали казались деталями какого-то хитроумного конструктора. В кукольных домиках блестели оконные стекла.
- Ты думаешь, все кончено? – спросила Лика.
- Да, - ответил я. - За нас многое делают машины. Но без человеческих рук и ума все приходит в упадок. Скоро нам нечего будет есть и не во что одеваться. В городах не станет воды и света. Этот чудовищный мир сожрет сам себя. Мы все вымрем или одичаем.
- А эти превращенцы... они ничего не понимают, да?
Я вздохнул.
- Они ленивы умом. И не видят будущего. Жить настоящим моментом – прекрасно. Но это все равно, что быть слепым. Пока у тебя есть поводырь – ты в безопасности. А если ослепли все?
- Давай спрыгнем вниз, - предложила она. – Прямо сейчас.
Я помотал головой и еще крепче прижал Лику к себе.
- Или давай убежим. Куда-нибудь. Все равно куда. Подальше от этих кошек и полукошек. Станем новыми Адамом и Евой. Рич, давай, а? Пожалуйста! Пожалуйста!
Она плакала. Горько и взахлеб, как обиженный ребенок. А я думал о Снежане, оставшейся где-то там, в безумном городе. Моя рука обнимала талию незнакомой девушки. И я чувствовал себя живым, настоящим. Возможно, последним мужчиной на Земле.